Ни один мускул не дрогнул на лице Otto, ни один мускул не дрогнул на лицах главных кочегаров. Они ждали.
Медленным движением достал Hermann из внутреннего кармана своего пиджака ручку. Также медленно поднёс он её к бумаге.
ОН ХОРОШО ПОНИМАЛ, ЧЕГО ЛИШИТСЯ СЕЙЧАС В ОДНО МГНОВЕНИЕ.
Это было не помутнением рассудка, не какой-то навязчивой идеей. Нет! Это было твёрдо принятое решение, от которого нельзя было отступиться.
Сознание Otto было чисто как никогда. Ничто уже не в силах было его остановить.
Через секунду внизу договора был оставлен чернильный след в виде корявых завитушек, но именно он отрезал Otto от прежней жизни.
Незамедлительно посыпались овации и поздравления. Каждый из Главных кочегаров лично пожал Otto руку и пожелал удачи.
Невозможно было передать, сколько радости и нескрываемого удовольствия переполняло сейчас Otto. Он почувствовал себя по-настоящему счастливым, и это хорошо было видно на его сияющем лице.
-- Спасибо. Большое вам спасибо. Спасибо.
-- Мы рады приветствовать такого ученика, как вы, Hermann. Мы верим в ваши силы. Вперёд!

Должно было пройти ещё два месяца, прежде чем Hermann мог приступить за работу. И, конечно, они не были потрачены даром. Otto готовился. Морально и физически. Он упражнялся в теории, читал соответствующую литературу. Ведь теперь у него будет совсем другая печь, и это требовало особенной подготовки. Он прикидывал, сколько угля она будет пожирать в сутки, просчитывал ту температуру, до которой ему придётся её разогревать. Выводы давали понять, что прежняя работа и близко не могла сравниться с теперешней. Колоссальная нагрузка ляжет на плечи Otto.
Но разве могло это его напугать? Он с огромным нетерпением ждал того самого дня, когда впервые выйдет на работу. И этот день настал!
Но прежде Otto показали его новое жилище. Это был кирпичный барак с одним маленьким зарешечённым окошком и холодными стенами. Все кочегары жили в таких бараках, расположенных впритык друг к другу. В каждом из них по углам находились нары всего на четверых человек. Хорошо, если ещё в бараке имелся один деревянный стол и два стула, потому что, как правило, одной из этой детали просто не доставало. Otto повезло: всё было на месте. Пускай и изрядно попорчено, держалось на соплях, но всё-таки было. Конечно, вместе с тем Otto не мог не удивить вонючий унитаз, который тоже, как ни странно, находился тут же, в одном помещении. Зрелище до боли жалкое и убогое для непривыкшего глаза, но, видимо, здесь конкретно давали понять, что это точно не пансионат или какой-нибудь там дом отдыха.
Именно это добро придётся теперь делить Otto с ещё тремя вновь прибывшими кочегарами. У них было совсем немного времени, чтобы познакомиться, так как мощный гул сотрясал стены барака: это напоминал о себе цех, готовый вот-вот принять перворазрядников.
Волнение полностью захлестнуло Otto, наверное, ещё никогда ему не приходилось испытывать что-либо подобное. Он переоделся быстрее своих сожителей и готов был ежесекундно оказаться в коридоре, по которому всех кочегаров выводили на работу.
Коридор быстро наполнялся, в толкотне и в весёлом оре люди протискивались через него, пихая друг друга в спину и наступая на ноги. Все они, как один, были одеты в однотонную коричневую робу и такое же прохудившееся трико. Все как один они громко кричали и разговаривали, стараясь переплюнуть друг друга в непростом искусстве спорить, и от этого их рёв перекрывал собой даже звук работающих печей. Они валили нескончаемым потоком, и Otto еле сдерживался, чтобы не вклиниться среди них. Он восторженно наблюдал за ними через щелочку своей двери.
Поток тем временем периодически усиливался, становился настолько плотным, что людям, его составляющим порой трудно было дышать. Им становилось очень тесно, и это весьма затрудняло движение. Но не смотря ни на что они находили в себе силы улыбаться, а их голодные глаза горели радостным светом. Hermann дружелюбно махал им рукой, когда они, трясь друг об друга, о стены, медленно но верно протискивались возле его двери. Нелегко было понять, какого пола эти люди. Уморительный труд напрочь стёр все знаки отличий мужчины от женщины, и оставалось только предполагать, кто же она на самом деле - эта однообразная коричневая толпа.
Когда же поток схлынул, появились Начальники цехов, именно они подгоняли впереди себя рабочих. Эти люди заметно отличались от кочегаров: на них была другая одежда, синего цвета, тёплая и чистая. Шли они, гордо задрав свои длинные носы, а в руках у каждого было по добротной кочерге из калёной стали.
Hermann проводил их восторженным взглядом. Когда-нибудь и ему посчастливиться стать одним из них, а может, если очень повезёт, то и Главным кочегаром.

Недолго длилось затишье. За первой партией появилась вторая. Hermann быстро понял, что рабочие выходят в порядке разрядов: сначала идут старшие, затем по убыванию младшие. Также он заметил, что цвет одежды у всех разный: У него, как и у всех вновь прибывших, цвет был серый, в отличие от чёрного второго, зелёного третьего, жёлтого четвёртого и коричневого пятого разрядов.
Четыре разных толпы пронеслось перед Otto в одно мгновение, и вот громогласный вопль, взявшийся невесть откуда, объявил: -- Первый разряд, на выход!!
По правилам открывать дверь и выходить в коридор разрешалось только после этого объявления. В мгновение ока закопошились новички в своих мрачных укрытиях, заскрежетали засовы, задёргались задвижки, и вот уже однотонная серая масса стала заполнять все проходы. Перворазрядники беспорядочно скапливались у дверей своих бараков, готовые получить над собой руководство. Hermann, сгорая от нетерпения, тоже поспешил выйти в коридор. Подобных ему оказалось несколько сотен. Все замерли в напряжённом ожидании.
Ещё через минуту появились Начальники цехов. Они методично сгруппировывали толпу, причём не самыми гуманными способами. Hermann отчётливо видел, как одному бедняге не хило досталось по хребту железной кочергой.
Вскоре образовался более- менее ровный строй. Стало ужасно тесно и жарко, плотная людская масса сдавливала сама себя изнутри, а те, кто оставался снаружи, с невиданной силой прижимались к стене, находясь под угрозой быть расплющенными этой же толпой.
Otto оказался как раз у стены. Давление на него было настолько сильным, что он чуть не потерял сознание. Он просто стал задыхаться, инстинктивно хватая остатки сдавленного воздуха.
« Почему здесь такие узкие коридоры?» -- подумал Hermann. Но не успел сам себе ответить. Начальники цехов скомандовали идти. Продвигаться в таких условиях делом было не из лёгких, но всё же они продвигались. Сквозь стоны, завывания и причитания, перворазрядники направились к цеху, который так настойчиво манил их.
Otto, почувствовав, как стискиваемый со всех сторон телами своих коллег, поддаваясь сотням толчков и ударов, обрушенных на него, понёсся ко входу в цех. Это были очень тяжёлые шаги, но выдержал он их с достоинством.
Идти пришлось около 20 минут. Всё это время сзади кто-то постоянно подгонял их, они же не привыкшие к такой форме обращения только и делали, что спотыкались и падали, рискуя быть задавленными своими же товарищами.
Грозные оклики, слышавшиеся за потными спинами кочегаров, не утихали ни на минуту.
Гораздо легче было идти спереди, и те, кто шёл в середине и сзади настоящей чёрной завистью завидовали первым. Они им завидовали так же потому, что именно этим ребятам посчастливится увидеть цех раньше остальных.
Внезапно эта смертельная колонна остановилась, видимо уже дошла до заветного входа в цех. Конечно, ни Otto, ни те, кто был с ним рядом, ничего не видели, но зато отчётливо слышали они, как разрывался репродуктор. Там, где-то вначале.
Из него раздавалась какая-то заунывная музыка, годов семидесятых. Слышать, не то, что слушать её было жутко неприятно. По колонне тут же прокатилась волна возмущения. Один только Hermann ничего не сказал, он решил просто ПРОМОЛЧАТЬ, потому что так поступал всегда.

Вскоре музыка утихла, и вслед за ней сквозь жуткий фон обратился ко всем присутствующим чей-то отвратительный голос. Он говорил очень долго и нудно, по-настоящему мучая молодых кочегаров, приплюснуто стоящих и задыхающихся от собственной тесноты и вони. Речь этого невидимого субъекта скорее напоминала похоронные песнопения, чем торжественное поздравление с поступлением в Институт. Он распинался добрых полчаса, чем заставил уже себя возненавидеть.
Все просто умирали в духоте и с огромным нетерпением ждали, когда же всё это кончится.
Наконец, голос из репродуктора поставил заключительную точку в своей бестолковой речи: -- А сейчас наступает самый ответственный момент, которого вы так долго ждали, друзья. Внимание, мы открываем цех! Удачного рабочего дня вам, дорогие мои!
Тут из динамика послышались записанные на плёнку фальшивые аплодисменты. Записанные они были хотя бы потому, что даже если б и могли сейчас хлопать кочегары, они бы ни за что этого не сделали.
Затем грянула музыка, на сей раз гораздо громче и пронзительнее. Тут же началось движение. Толпа уставших и обезумивших кочегаров ринулась вперёд. И никакой пощады не знала она, никакой жалости.
У самого входа перед двумя огромными железными воротами сидело два Кочеврыжника, именно они раздавали всем их главное орудие труда - кочерги.
Hermann успел ухватить не самую плохую, прежде чем его буквально впихнули во внутрь.
Там эта, казавшаяся бесконечной, теснота закончилась. Цех был огромен. Он гудел сотнями натопленных печей. Больших, мощных, как раз таких, которых видел Otto в своих прекрасных снах.
С трясущимися руками он встал возле одной из них, весь сгораемый от восторга. Это была ЕГО печь, на ней золотистыми буквами было выгравировано « Hermann Otto. Кочегар первого разряда. Печь № 311»
Вот она - мечта, объект всех мыслей и надежд, причина бессонных ночей и многочисленных раздумий, была перед ним, а он стоял, как истукан, не в силах противиться этому навалившемуся на него осознанию реального счастья.
Остальные уже приступили за работу, в то время как Hermann всё ещё любовался своим сокровищем.
Но вот крепко сжал он кочергу, стиснул зубы и первый раз принялся за работу в должности кочегара первого разряда. И не было мысленного предела его радости, и ещё долго был он одолеваем ею.
С этого самого дня началась его настоящая взрослая жизнь. От звонка до звонка проводил он у своего любимого агрегата. И каждый раз подходил он к нему с новым, ещё более сильным чувством бесконечной преданности и гордости за своё любимое дело.

Пахать приходилось не по-детски. Рабочий день начинался в 6.30, а заканчивался аж в 3.00 ночи с небольшим перерывом на обед.
Нечеловеческих усилий требовал этот труд, и не было никого, кто бы его выдерживал. Ни один кочегар из не то, что бы цеха, но даже из всего Института не смог бы потягаться с Otto. Только ему была подвластна эта физическая усталость, изнеможенность, свойственные простому человеческому организму.
Всего себя отдавал, продавал Hermann ради Великого кочегарного искусства. И не легко ему было идти на такие жертвы, но он хорошо представлял себе, для какой большой и высокой цели делает это.
Конечно, данное трудолюбие нельзя было не оценить. Otto очень быстро стал на хорошем счету у Главных кочегаров. Он был одним из немногих, если не единственным, кто ни разу не нарушил договора. Он, как и пообещал, строго соблюдал все пункты, и это, естественно, не могло на нём не отразиться. Порой Hermann доводил себя до голодных обмороков, его несколько раз выносили из цеха в полном беспамятстве, и все вокруг не переставали удивляться тому, с каким новым упорством и рвением Otto опять выходил на работу.
Со временем его лицо стало приобретать зелёный оттенок, глаза вечно слезились, тело ломало и трясло от усталости. Но сила воли всегда оказывалась сильнее, и Otto продолжал эту нелёгкую борьбу с самим собой и отдавал последние силы на достижение своей единственной цели.
Так изо дня в день, без выходных и праздников, без отдыха и полноценного сна оттарабанил Hermann первый год в Институте кочегарных искусств. Он смог добиться больших успехов.
В среде Главных кочегаров всерьёз стали поговаривать об очевидном таланте Otto, о его незаурядных способностях и завидном трудолюбии. Его постоянно вызывали на различные собрания, где не скупились на похвалы и поощрения, в том числе и денежные. То и дело Otto награждали почётными грамотами и благодарностями. Всё это активно стимулировало его на продолжение непрерывной работы. Особенно, когда он заслужил право пользоваться лучшими кочергами в цеху.
Ни о чём другом Otto и не мог мечтать. Теперь, как никогда понимал, он всю состоятельность и оправданность своей деятельности.
Получив второй разряд, Hermann уже считался лучшим кочегаром цеха.
« Мой труд напрасным не был и не будет!» -- с улыбкой постоянно твердил он сам себе, убеждаясь в этом с каждым днём всё больше и больше.
Тем временем за ним продолжали наблюдать. И вскоре нашёлся первый человек, который решил взять Otto под своё личное руководство. Это был уже опытный кочегар, не один десяток лет служивший во благо данной профессии и давно занимавший должность Начальника цеха. НЕ малым авторитетом обладал он в Институте, и поэтому пользовался особым уважением.
Бабка Комариха - вот кто заинтересовался Otto. Теперь ему было суждено служить под её началом. Она, как могла, помогала ему, давала всяческие наставления, неусыпно следила за тем, как продвигается его работа. Она стала его верным спутником, его поводырём, наставником, если хотите. Всегда, в любое время дня и ночи Otto мог без стеснения обращаться к ней .
Неисчерпаемым потенциалом обладал Otto. Никто другой, кроме бабки Комарихи, не ведал той чудовищной силы, которая жила в нём и крепла изо дня в день.

Умела Комариха прочитать по глазам, услышать едва уловимый шёпот его губ, понять любое его желание, угадать все порывы и амбиции, переполняющие Otto в то время, когда он трудился.
И так ещё год Hermann провёл в её тёплой компании: всегда мог рассчитывать он на её поддержку и взаимовыручку, никогда не слышал он отказов, злой критики и недоброжелательности в свой адрес. Она помогала, как могла, не прося взамен, безвозмездно, со всею добротою, любовью шла она навстречу ему, учила его, натаскивала. Лучшими друзьями стали они, и это было прекрасно.
Но, как оказалось, всё это лишь временное явление, просто бабке под старость лет захотелось вдруг отвести душу, и Otto как раз попал под её прицел.
В самый ответственный момент, когда Hermann возлагал на неё все свои надежды, когда видел в ней своего самого большого друга и помощника, он подло был послан на хуй.
В одночасье всё разрушилось, и бедному Otto ничего не оставалось, кроме как вновь понадеяться на самого себя. Он остался один. Снова. Не было больше людей, понимающих его. Да, наверное, не было никогда. Теперь всё стало как прежде, Otto жил и трудился для самого себя. Работал и работал. Как зомби, как робот. Потел. Вонял. Но не давал сбоев, просто не имел права их давать. Только работа не предавала Otto, и он тоже был ей верен. Она – единственное, что питало его жизненные силы, однако она была одновременно и тем, что нещадно их поглощало.
Это был замкнутый круг, и Otto, как никто другой, понимал, что стал его самой настоящей жертвой, жертвой, которой уже низачто и никогда не вырваться из этого плена. Хотя, может быть, и не понимал…
Незаметно пролетело время в Институте кочегарных искусств. Многие уже успели отучиться на глазах Otto. Но его давняя мечта только начинала сбываться. Теперь у него была 20-тикамерная печь, была и самая лучшая кочерга в цеху, было и уважение среди вышестоящих, был и шестой разряд. Он стал-таки начальником цеха, как и мечтал. Упорство и целеустремлённость дали свои результаты, и Hermann этого, конечно, заслуживал. Невозможно было хоть в чём-то упрекнуть Otto, но теперь осталась ещё одна ступенька – стать Главным кочегаром. Путь был открыт. Ничто уже не мешало ему, тем более, что со временем он не потерял тяги к труду. Наоборот эта тяга возросла до немыслимых пределов. Со своей задачей он справлялся блестяще, своё дело знал и любил он больше всего на свете. А что же ещё нужно ему на пути к долгожданной победе?
Вскоре сам стал он учить молодых кочегаров, делиться с ними своим уже недюжинным к тому времени опытом, а они, как и он когда-то, перенимали этот опыт, постигали все секреты и таинства выбранной ими профессии. Нельзя сказать, чтобы они любили Otto, скорее ненавидели, и он знал это, но, тем не менее, не отступался от своего предназначения. Опять закрывал на всё глаза, не обращая внимания на подколки и злые ухищрения со стороны своих учеников, продолжал бороться за правду и верное дело, пока она не сыграла с ним злую шутку.

В тот день, Hermann, как и всегда, вышел на работу. Трудился он ничуть не меньше, чем раньше, да вот только силы были уже не те: он быстрее утомлялся, больше спал, стал заторможеннее и медлительней, но это так или иначе не препятствовало ему быть тем же самым Otto, кем он был еще со времён своего первого разряда. Как и всегда пришёл Hermann в цех, также привычно запустил свою родную печь, подкинул угля, раздул меха. Словом всё было нормально, и ничто не говорило о том, что дела могут пойти не как обычно. Единственным фактом было то, что Otto сильно не выспался, хотя это и было его привычное состояние, но всё же чувствовал он себя более чем паршиво. Глаза слипались, руки слушались плохо, голова гудела, что тысячепудовый колокол, короче говоря – организм находился в угнетённом состоянии. Но разве мог Hermann отдаться на растерзание лени, погрязнуть в её гадких лапах? Конечно, нет. Поэтому он, не смотря ни на что, и сегодня стоял у своей любимой печки. Работал в таком же напряж
ённом ритме.
Так прошло где-то около двух часов, прежде чем Otto почувствовал всё же недомогание и решил передохнуть. Он сел рядом с работающей печкой, отдышался. Стал просто молча любоваться на замысловатую игру пламени в топке, заулыбался сам себе, почувствовав лёгкую, но в то же время приятную слабость во всех частях тела. Она распространялась довольно быстро, вот уже и дыхание его стало спокойным, глубоким. Грудь стала подыматься свободнее, плавнее, руки размякли, и уже через какую – нибудь минуту Hermann провалился в безмятежный сон. Засопел, захрапел, тихонько свесив голову набок. Не видел, не мог видеть он, как стало стремительно разгораться пламя, контроллер температуры требовал постоянного внимания от кочегара, но откуда же ему было взяться, когда он просто-напросто уснул. Уже по истечении пятнадцати минут температура в топке превышала допустимую норму аж на 50 градусов, в печи моментально повысилось давление, счётчики показали перегрузку. Но безучастен был Hermann, его сознание
летало где-то очень далеко, хотя нужда в нём была сейчас именно здесь. Otto спал как младенец и не мог почувствовать он запаха горелого мяса, не мог вскочить, вырубить рубильник, не мог дёрнуть рычаг понижения давления. А ведь это так необходимо, так нужно в этот момент. И никого не было как назло рядом, все кочегары ещё спали и некому позвать на помощь, да чего уж там разбудить Otto, растолкать его, оттянуть от вырывающегося пламени, отвести подальше от проклятой печки. А она уже между делом клокотала, изрыгала палящие сгустки жаровой смеси, плевалась ими, уничтожая всё живое на своём пути. Громадный гул сопровождал всё это ужасающее действо, разрывался гундосящим воем, скрежетал, рычал и бесновался. Но никто, абсолютно никто этого не слышал, только цех стал свидетелем выходок вырвавшегося на свет дьявола, только он, если б имел такую возможность, единственный, смог бы позвать на помощь.

Всё происходило очень быстро, в мгновение ока. Сначала вспыхнули волосы, загорелись смертельным факелом, тут же подоспело лицо, шея, через секунду уже облупливались руки. Мощность взрыва была довольно сильной, тело Otto отнесло на добрый десяток метров и, уже полностью горящее, плюхнуло в угол. Он даже не успел проснуться, лишь открыл глаза, но они тут же полопались под напористым жаром, он не успел ни закричать, ни заплакать, только как мешок сморщился, задымился, внутри что-то забулькало, а потом чёрный бесформенный предмет принялся разлагаться на атомы.
Otto был жалок, ничтожен, нищ, беспомощен, убог, очень напоминал он теперь растоптанную куклу, пустую и дешёвую. Огонь беспрепятственно добирался до внутренностей, выедал насквозь ещё когда-то живой и функционирующий организм, он словно насмехался своим превосходством, играл с ним, выпивал последние живые соки. Безгранично упивался своей наконец освободившейся властью. Пусть и не надолго, но у него появился шанс хоть как то показать свою силу, и он показал её с достоинством: буквально за считанные секунды превратил он Otto в размолоченный пух, стёр в порошок, сгнобил в ничто, так, что не подлежал тот уже хоть какому-то маломальскому восстановлению. Размочаленного Otto разогнало по цеху взрывной волной, раскидало по сторонам, так, что осесть на пол и предметы полностью он смог лишь под утро…

…Когда на следующий день кочегары пришли в цех, то их взору предстала печальная картина. Страшно подумать, даже предположить было, что всё то, что когда-то существовало как Hermann Otto, вместе с кишащими внутри него переживаниями, стремлениями, надеждами, вместе с живущими и тревожащими его идеями и помыслами, грёзами и мечтами, порывами и амбициями, вместе с неповторимостью и силой его характера, вместе с добротой и искренностью, лежало теперь здесь, на полу, в виде небольших рыхлых комочков серого пепла, которые тут же распадались от едва заметного дуновения ветерка…