-- Подъём! Подъём, будёновцы! Быстро, быстро! – голос Розенгауза, как всегда, был звонким, но в отличие от вчерашнего вечера, ещё и весёлым.
Солдафоны на ходу разлепливая свои глазища, повскакивали с коек. Ещё туго соображая и пытаясь собрать в своих головах остатки увиденного сна, они, как полусонные муравьи, принялись одеваться.
Розенгауз внимательно наблюдал за этим процессом.
-- Пошустрей! Пошустрей, ребяты, – то и дело прикрикивал он. – Эй, а ты чё там, едрёна-батона, возишься? А? А ты? – поочерёдно обращался к ним Джон, но совсем даже без следа строгости и злобы. Его настроение было хорошим как никогда, и ничто на свете не могло его испортить.
По московскому времени натикало где-то около 7 утра. Поезд стоял посреди непроходимого леса и болот. Прохладное солнце, только-только осветившее горизонт, висело жёлто-красным блином на полусером небе, являясь-таки предвестником удачного дня.
Стоянка была совсем даже оправданной. По плану остановка должна происходить не чаще одного раза в четыре часа, в противном случае это могло естественным образом сказаться на мочевых пузырях желторотых новобранцев. Да и вообще проветриться им бы не помешало совершенно точно, а посему никто и не удивился столь раннему подъёму.
Гвардейцы быстро выскакивали из вагона, потягивались, подставляя свои отлёжанные тела приятной прохладе осеннего утра. Ну и тут же, как стадо баранов, принялись разбредаться по лесу каждый по своим делам.
-- Скажите, товарищ капитан, -- обратился к Розенгаузу уже вернувшийся из кустов Грум Бачило. – Я вот всё хотел спросить, а что находится в остальных четырёх вагонах?
Розенгауз в это время сидел на пеньке и, тихонько покуривая, что-то напевал себе под нос, скорее всего какую-то еврейскую песенку.
--- М-м-мда-а-а. Хлопчик, хлопчик. Ну сам подумай, что там может быть?
-- Ну в любом случае что-то архиважное, что-то такое, благодаря чему мы будем вершить революцию.
-- Вот именно, вот именно, Грум, -- Розенгауз положил ему руку на плечо. – Ты, главное, не спеши, всё скоро сам узнаешь, договорились?
Бачило смутил загадочный тон Розенгауза, с каким он произнёс предыдущую фразу, но он всё же решился продолжить расспрос.
-- Но товарищ капитан, позвольте извиниться за моё крайнее любопытство, но я никак в толк не возьму: на всех дверях замки и всё такое прочее. Весьма занимательная протекция…
-- Ну не торопись же, я тебе говорю. Обещаю, ты узнаешь об этом первым, солдат, -- слова были сказаны как-то чересчур искренне, с такой убедительностью прозвучали они, что Бачило поверил в их правдивость совершенно не колеблясь.
Повисло некоторое молчание. Бачило решил последовать примеру своего командира и тоже закурил.
-- Товарищ капитан, -- спустя минуту произнёс Грум. – Разрешите вам кое-что показать.
-- Валяй.
Гвардеец залез в карман своих штанов и вынул оттуда небольшой свёрток. Затем с трепетом увлечённого ботаника принялся его разворачивать. Розенгауз наблюдал за этим без какого-либо видимого интереса.
-- Вот, поглядите, -- протянул ему предмет Грум.
Им оказался носок из красной шерсти с вышитыми на нём контрреволюционными лозунгами, но если всмотреться лучше, то без труда можно было увидеть, что эти самые лозунги представляют собой ничто иное, как вышитую белыми нитками фигуру обнажённой женщины. Носок был каким-то необычно большим, скорее напоминал гольф, причём от него исходил весьма специфический запах.
-- Что это, едрёна-батона? – полюбопытствовал Розенгауз.
-- Это мой талисман, товарищ капитан. Я всегда ношу его с собой. Он оберегает меня от всевозможных напастей, помогает во всём. С ним я чувствую себя уверенней и спокойнее. А когда мне становится особенно трудно или страшно, я надеваю его и, вы знаете, всё тогда разрешается само собой, честное слово.
-- Во как?
-- Именно так. Он достался мне от моей бабушки.
-- И что ты действительно веришь, что этот самый носок способен уберечь тебя даже от смерти?
-- Конечно, товарищ капитан. Едва стоит мне его надеть, страх перед смертью полностью отступает.
-- Да ну, едрёна-батона. Только дурак не боится умереть.
-- Ну почему же, вовсе нет. Да, человеку свойственен инстинкт самосохранения, но он распределяется исключительно на парапсихологическом уровне, а это, смею я вас заверить, чистой воды провокация.
«Ишь как заговорил. Интересно», -- подумал про себя Розенгауз и сказал:
-- Обоснуй.
-- Всё просто. Смерть, по убеждению многих, есть ничто иное, как проявление остро переживаемой формы душевной кастрации, она наступает вследствие негармоничного баланса между слабой и сильной харизмой личности. Но если взглянуть на проблему поглубже, то мы ясно увидим, что это не так. Во-первых, перед самой смертью нам как бы видится неожиданный всплеск божественной энергии, он длится всего мгновение, но этого вполне хватает, чтобы очиститься от земной скверны. Это своего рода катарсис, проходя который человек испытывает некоторое профилактическое действие на все каналы своего рассудка, иными словами, он исцеляется, а впоследствии уже переходит в иное, крайне противоположное состояние. В науке такое состояние именуется термином «Climax hаos», к сожалению, непереводимое на русский язык. Во-вторых, уже само существование человека предопределяет его к совершенно закономерным видоизменениям, это хорошо видно на примере эволюции нашего вида. Так вот, когда наступает время, так ска
зать, видоизмениться, тогда человек чувствует это особым органом, находящимся чуть ниже копчика. Этот удивительный, смею заметить, орган посылает нашему мозгу определённый сигнал, опять же получивший в науке соответствующее название.
-- И что за название? – осведомился Розенгауз, уже всерьёз поглощенный рассказом.
-- Даст бог памяти… Если не ошибаюсь, на латыни это звучит как «Shuherus nahujs», хотя есть и русский эквивалент. По-моему « трансактивное очковое помешательство».
-- Да ну?!!
-- Именно так, товарищ капитан.
-- Хорошо, и что же это за состояние, о котором ты говоришь?
-- Весьма абстрактное, товарищ капитан, состояние. Находясь в нём, человек перестаёт ощущать движение времени, его интеллект, как бы это сказать, высвобождается, хотя бывают и побочные действия, выражающиеся, как правило, в непроизвольной дефекации. Но это не так часто. А вообще это тот максимальный порог очищения души, который в принципе возможно достигнуть.
-- Ты откуда всего этого понабрался? Тоже, небось, кучу книг прочёл, как этот… Конопатенко? – недоумённо спросил Розенгауз.
-- Да нет, товарищ капитан. Я постиг это практическим путём, на своём, так сказать, личном опыте. Но, честно говоря, носок тоже сыграл здесь не последнюю роль.
-- То есть как, надев его, ты смог увидеть истину?
-- Ну примерно…
-- Эх-эх-эх, хотел бы я на тебя посмотреть, когда ты, едрёна-батона, в настоящем бою окажешься, как от пуль да от шашек тебе этот носок увернуться поможет, -- засмеялся Джон.
-- Не, товарищ капитан, вы понимаете всё чересчур буквально. Я же только что говорил об абстракции и аморфности данного состояния.
-- Ха.. Ну проще говоря, об иллюзорности смерти как таковой, я правильно понял?
-- Не совсем. В широком смысле, конечно, смерть – понятие вполне реальное, но всё зависит от того, под каким конкретным углом зрения на неё посмотришь. Здесь важно помнить о правилах Трёх Разводов, а именно: Разводе Совести, Разводе Мышления и третьем, Разводе Ног. Первое правило заключается в том, что, едва оказавшись перед лицом смерти, мы должны абстрагироваться от всех своих слабостей, существующих в нашей душе, причём не отождествляя ни в коем случае их с греховодностью собственной личности. Второе правило состоит в отключке от рационального и трезвого ощущения реальности, ну а руководствуясь последним, мы должны пробить себе путь в саму суть сокровенного чувства, живущего в нас постоянно и вне зависимости от чего бы то ни было.
-- Витиевато изъясняешься, Бачило. Я бы, пожалуй, из всех этих трёх правил остановился на последнем, оно мне как-то больше по душе.
-- Да, наверное, вы правы. Оно наиболее надёжно и несёт в себе самый основной сакральный смысл, нежели остальные два. Честно говоря, я на него только и опираюсь.
-- Поэтому у тебя баба на носке? – ухмыльнулся Розенгауз.
Вопрос Розенгауза неожиданно вогнал Бачило в краску, он, наверное, даже обиделся, но всё же постарался не показать этого своим видом.
-- Это не баба, товарищ капитан, это Луня Отлучница, покровительница мужской слабости. Не то, что бы я ей поклонялся, но тем не менее… -- последняя мысль прозвучала настолько неубедительно, что Розенгауз сразу смекнул: красногвардеец врёт.
-- Хм, это твоё дело, едрёна-батона. Мы сейчас не об этом. Я вот, что тебе скажу. Не знаю, действительно ли всё так, как ты мне сейчас наговорил со всеми этими твоими терминами и высокопарными умозаключениями по поводу того, что есть смерть ( если честно полёт твоей мысли остался для меня за гранью понимания), но одно я знаю точно, и моё знание не подлежит никакому оспариванию.
-- Крайне любопытно.
-- А истина, по-моему очевидна, мой друг. Смерть потому такое неконкретно-прозрачное явление, что здесь просто-напросто больше некому умирать. Мы все, кто родился, вырос и живёт в этой стране на самом деле уже давно мёртвы, понял ты меня, едрёна-батона? А от сюда и следует, что и действительно, чего же нам смерти бояться-то, коль мы все уже того.
Бачило, услышав эти слова, явно занервничал, быстрым движением достал ещё одну папиросу. ( По его ошарашенному лицу стало вдруг сразу заметно, что Розенгауз только что открыл для него новую истину, что-то такое, о чём он раньше и не имел представления).
Некоторое время солдат находился в комотозном состоянии, смотрел постоянно в одну точку и пытался поймать хотя бы какую-нибудь мысль, проносившуюся в его голове с умопомрачительной скоростью.
-- Да что с тобой? -- щёлкнул у него перед самым носом Розенгауз. – Понял, значит?
Грум лишь кивнул, но вымолвить хотя бы слово был пока не в состоянии.
В это время солдаты уже вдоволь погуляли, покурили и надышались свежего воздуха. Розенгауз решил оставить ненадолго обалдевшего Грума, дабы навести порядок. Он заявил приказным тоном, чтобы красногвардейцы проследовали в вагон. Подгонять их не пришлось, желторотики, шутя и пихаясь, послушно принялись заходить внутрь поезда. Розенгауз оглядел их властным взором.
-- Так, а где Трифонофф? – озадаченно вдруг спросил он.
Гвардейцы лишь пожали плечами.
-- Кто-нибудь видел, куда он пошёл, едрёна-батона?
Один из будёновцев отозвался:
-- Товарищ капитан, я ходил с ним вместе по нужде, но он почему-то остался в кустах.
-- Ну и какого хрена, скажи ты мне?
-- Не знаю, товарищ капитан, -- несколько виновато ответил солдат.
-- В какую сторону вы пошли?
-- Туда, -- показал пальцем тот.
Розенгауз сразу разозлился, он больше всего в жизни ненавидел, когда что-то шло не так. Он просто терпеть не мог, когда его планы рушились, особенно, если виной тому была непробиваемая человеческая глупость. Это и вызвало в нём такую чрезмерную раздражительность.
-- Идём со мной, Грум, -- резко схватив того за руку протараторил Джон и буквально потащил его за собой. Бачило, не ожидая столь резкой смены событий, аж дрогнул всем телом, но, конечно, сопротивляться не стал.
Пройдя в глубь леса по указанному маршруту, они оба застали Тука за весьма непристойным занятием.
Бачило от такого вида просто пришёл в негодование, посему спросил у своего командира:
-- А что это он делает?
-- Это ты у своей Луни Отлучницы спроси, -- еле пытаясь сдержать смех ответил Розенгауз. (Видимо, он посчитал совершенно неуместным употреблять перед своим подопечным буржуйское выражение «дрочить» лишь по той причине, что в обывательском лексиконе вряд ли существовало хоть какое-нибудь более-менее вразумительное определение для столь неординарного процесса).
А именно этим и занимался сейчас Тук. Наедине с природой, птичками, ну и самим собой, конечно. Он стоял к Джону и Груму, повернувшись спиной, штаны его были спущены до колен, и он, лишь мелко подрагиваясь, негромко постанывал в такт совершаемым им манипуляциям.
Именно в этот, не побоимся этого громкого слова, решающий момент, как раз и произошло одно из ряда вон выходящее обстоятельство.
Неожиданно из кустов, прямо рядом с достоинством Тука, появилось начищенное до блеска лезвие шашки. Оно взялось неведомо откуда, причём так резко и быстро, что отреагировать на его внезапное появление попросту было невозможно.
Розенгауз с Грумом, конечно, не могли из-за спины Тука зафиксировать сей достоверный факт, но зато пронзительно-резкий звук «шу-уууух» донёсся до их слуха совершенно отчётливо.
Тук не успел даже пикнуть, как его яйца в мгновение ока оказались на самой верхушке близлежащей сосны. Он лишь проводил их стремительный полёт глазами. Вслед за этим печальным событием последовало сразу же следующее: кусты вмиг раздвинулись и из них выскочил человек, сжимающий в руке ту самую окровавленную шашку, которой он только что лишил Тука его самого дорогого сокровища.
Не задумываясь, он проткнул шашкой Тука, словно кусок туши, и, отпихнув ногой так и не успевшего ничего сообразить солдата, преспокойно перевел взгляд на Грума с Розенгаузом.
-- Ну что, господа, не ждали? – с какой-то необъяснимой ненавистью проговорил он.
Тут же кусты за ним зашевелились, захрустели, и из них стали появляться люди один за другим. У каждого в руке было по обнажённой шашке, а на поясе висело по добротному нагану. Всего за каких –нибудь 15 секунд их число выросло до тридцати, а то и более человек.
Бачило вопросительно посмотрел на Розенгауза, но тот, лишь выкрикнув непонятную Груму реплику « вотсдефака!», моментально отпрыгнул в как нельзя кстати находившийся возле него овраг. Он сумел при этом схватить Тука за шиворот, и он тоже скатился вниз вслед зав своим командиром.
--- Кто это такие? – не на шутку застремавшись прокричал Грум.
-- Кто, кто? Белые, блядь, не видишь, что ли?
В это время враги стали приближаться к оврагу.
-- Гранату! Гранату, быстрее! –прокричал Розенгауз, вынимая пистолет.
Бачило почувствовал, как его стало колотить, но всё же смог, хоть и с немалым трудом, отцепить с пояса гранату и швырнуть в наступавших белых. Взрыв прогремел над самой головой, послышались крики и мат.
-- Бежим! Скорее, твою мать! – тут же встрепенулся Розенгауз и, в очередной раз схватив Грума, потащил за собой.
Требовалось выиграть время, пока белые придут в себя после взрыва.
Джон и Бачило бежали со всех ног, однако до поезда оставалось не менее ста метров. Перепрыгивая через кочки и поваленные деревья, они неслись навстречу единственной возможности остаться в живых, но добежать им не удалось. Бачило, зацепившись ногой о какую-то корягу, упал, поэтому Розенгаузу пришлось остановиться и полусогнутому подбежать к распластавшемуся на земле Груму.
-- Вставай! Бегом, вставай! – проорал ему в ухо Джон, почувствовав, как пули засвистели над его головой.
-- Поднимайся, чёрт тебя подери!
Однако Грум и не попытался этого сделать. Несмотря на нависшую угрозу, он принялся лихорадочно шарить по карманам.
-- Что ты делаешь, а? Едрёна-батона, нас же сейчас завалят!
Но Грум, казалось, не слышал обращённых к нему слов, их смысл пролетал мимо его сознания. Достав носок и, скинув сапог, он стал натягивать дрожащими руками этот кусок красной тряпки себе на левую ногу, совершенно при этом ничего не видя и ни на что не реагируя.
В это время началась нешуточная пальба. Белые, видимо, окончательно очухавщись от гранаты, мобилизовались и стали продолжать преследование. Вскоре они уже были на расстоянии всего каких-нибудь двадцати метров. Розенгауз, как мог, отстреливался, лёжа на животе рядом с Грумом, но быстро понял, что силы далеко не равны, да ещё и этот Бачило очень мешал делу спасения собственной и его, Джона, шкуры.
-- Здавайтесь! – постоянно кричали белые, прятавшиеся за деревьями от пуль, выпускаемых из нагана Розенгауза.
-- Хрен вам! Хрен вам, сволочуги белогвардейские! – отвечал на это Джон и продолжал отстреливаться.
Неожиданно из кустов появился пулемёт. В руках его держал пучеглазый мальчишка, лет пятнадцати, но в его взгляде присутствовало столько злобы и невообразимой ярости, что создавалось впечатление, что этот юнец вполне испытанный в боях зрелый воин.
-- За революцию – у – у – у! – прокричал он и открыл огонь.
Розенгауз, накрыв собой Грума, прижался что было мочи к земле. Трава в районе полуметра стала коситься от бешеной работы пуль. Поднялся громкий треск, в воздухе запахло порохом.
Неизвестно, чтобы произошло дальше, если бы не пришедшие на подмогу красногвардейцы. Они, едва услышав стрельбу и похватав винтовки, ринулись отдавать свои жизни за верное дело революции. ( Это объяснялось очень просто: внушение партии полностью заблокировало их мозги и рассудок, напрочь вытеснив из него все здравые мысли, если, конечно, они вообще могли там родиться).
-- Гвардия, к бою! К бою! – завопил со всей силы Розенгауз, не поднимая головы.
С всеустрашающим криком «Ура!» красногвардейцы ринулись в атаку.
Пацанёнка с пулемётом завалили сразу же, с остальными пришлось повозиться. Заняв свои позиции, красногвардейцы в первый раз в жизни начали стрелять по живым людям. И у них это получалось очень даже неплохо. Пять человек со стороны белых были убиты сразу же, другие всё-таки успели лечь или спрятаться за деревьями.
Протяжное и долгое тра-та-та наполнило лес вперемешку с невыразимыми человеческими криками и стонами, оно понеслось вдаль, пугающим эхом отдаваясь на весьма внушительном расстоянии.
Оказавшись под перекрёстным огнём, Розенгауз продолжал лежать на земле, прижимая голову обеими руками. Бачило, уже наконец натянувший свой злополучный носок, последовал его примеру.
-- Лежи, бля, не дёргайся! – приказывал ему через каждую минуту Розенгауз. В это время будёновцы потихоньку продвигались вперёд, оттесняя врага в глубь леса. Но это длилось недолго, пока численное преимущество было на стороне красных. Едва они достигли уровня Розенгауза, белые полезли из кустов как тараканы.
-- Сколько их?! Сколько, едрёна-батона? – уже обращался к подползшим к нему солдатам Розенгауз.
-- Не вижу, товарищ капитан. Около сотни! Откуда они взялись?
-- Да хрен его знает!
-- Что?
-- Да не знаю я, чёрт тебя подери! Осторожно! Да куда ж ты палишь, едрёна-батона!
«Тра-та-та-та-та-та!», прозвучала долгая очередь из ещё одного вражеского пулемёта.
-- Гранаты! Кидайте гранаты! --- чудом уворачиваясь от летящих в него пуль, вопил Розенгауз.
Красногвардейцы, безоговорочно подчиняясь приказу, кинули несколько гранат в самую гущу врага. Мощные взрывы подкинули их тела как тряпки на несколько метров, а потом, превратив в кровавые ошмётки, приземлили на деревья.
Но белых оказалось слишком много: уже через мгновение новая партия вывалила из леса. В этот раз досталось красным, несколько человек подкосило. Белые наступали стремительно, постепенно перенимая инициативу. Стрельба плотным и обильным грохотом буравила окружающую действительность, пули решетили всё вокруг, с треском и омерзительным звоном молотили они деревья и камни, почву и траву, расщепляя всё живое на небольшом клочке земли.
-- Слева! Борода! Слева!
-- Вижу, товарищ капитан! Но их слишком много!
-- Махно! Махно!
-- Меня ранили!
-- Держи левый фланг!
-- Я не могу!
-- Держи левый фланг, ради бога!
Обстановка приближалась к критической. Ещё несколько красногвардейцев упало замертво. Но тут неожиданно Бачило вдруг выскочил из своего укрытия и помчался как угорелый, сам не ведая куда. Всё внимание вмиг переключилось на него.
-- Что ты делаешь, ёханы бабай! Стой, придурок! Стой! Застрелят! – кричал ему вслед Розенгауз, но в этом не было абсолютно никакого смысла.
Однако отвлекающий манёвр выдался на славу. Пока враги, недоумевая, ловили в прицел этого шизанутого паренька в красном носке, гвардейцы успели перезарядить ружья. Казалось, у Бачило не было ни единого шанса, ведь в его сторону было направлено по меньшей мере около десяти винтовок, но то ли это чудо, то ли редкая улыбка фортуны, попасть в него не удалось ни одной. Бачило, быстро вырулив в направление поезда, скрылся из виду.
-- Предатель! – произнёс кто-то из солдат, но времени на раздумья больше не оставалось. Атака возобновилась тут же. Ещё пару брошенных гранат ( а бросал их ни кто иной, как Ник Конопатенко) поправили дело не на много. Белые стали распределяться по лесу, а не толпиться в кучу, как в самом начале.
-- Держитесь! Держитесь, бойцы! – вновь разрывался Розенгауз, тем не менее предчувствовавший не хороший конец данному мероприятию.
Белые очень быстро перегруппировывались. Их действительно оказалось намного больше, чем красногвардейцев, поэтому их натиск долго сдерживать они не могли. Вражеское кольцо стремительно сжималось, белые стали в плотную подходить к розенгаузевским солдатам, но те сражались на удивление смело. Какая-то непонятная сила овладела этими людьми, наотрез обрубив у них чувство страха и боли. Из последних сил дрались красногвардейцы с врагом, совершенно не думая сдаваться.
Но Розенгауз, имевший уже кое-какой опыт в бою, быстро оценил ситуацию:
-- Отходим! К поезду! К поезду! -- с этим криком он стал пятиться назад. Его примеру последовали остальные, видимо осознавшие всю безвыходность своего положения.
Но отойти оказалось не так –то просто. Белые перегородили вскоре все пути для отступления и скорее бы без труда раздавили Розенгауза с его солдафонами, если бы в этот момент не появился Бачило.
Он внезапно вынырнул из кустов. Весь его вид внушил бы ужас кому угодно. Это был уже совсем другой человек. Героя голливудских боевиков напоминал он теперь (хотя откуда, конечно, в то время могли знать, как выглядят такие герои). Весь обвешанный гранатами, с двумя наганами по бокам, а в руке была крепко зажата рукоять пулемёта «Maxim», приставленного к плечу. У Грума даже изменилось лицо: каменное, твёрдо уверенное в себе, без доли малейшего пессимизма смотрело оно на врага, причём его пересекала поперёк чёрная полоса, намалеванная какой-то краской неизвестного происхождения. В уголке рта дымился окурок, оттого один глаз Грума щурился, но это придавало ему ещё более героический вид.
-- Ну что, черти, поиграем? – с самодовольной улыбкой изрёк Бачило и, не вынимая окурка изо рта, вскинул пулемёт. Тут же раздалась длинная очередь. Медленным и размеренным шагом Бачило следовал вперёд, расстреливая всё живое в радиусе пятидесяти метров. Розенгауз и остальные солдаты смотрели на него, открыв рты, абсолютно не понимая, когда он успел провернуть этот фокус с переодеванием, да и вообще, что это за хренотень.
Но одно стало ясно точно: Бачило спасал ситуацию. Его появление быстро сбило белых с понталыку, этот потешного вида паренёк с носком на ноге, с перепачканным лицом да с «Максимом» умудрился создать для них огромную проблему. Остановить его могло разве что выпущенное в упор пушечное ядро.
Бачило шёл напролом, его сумасшедшие глаза бешено вращались по сторонам, он словно гипнотизировал своего врага этим поистине безжалостным взглядом. Белые падали друг за другом, не успевая даже нажать курки своих винтовок и наганов, они штабелями ложились по всей округе, прошитые огнём пулемётной очереди.
Отстреливаясь, Грум прорубил путь к отступлению и мало того, загнал врага в глубь леса, это и было самой подходящей предпосылкой, чтобы отходить.
Розенгауз потянул своих людей назад к поезду, пока у Бачило ещё оставались патроны, чтобы сдерживать врага.
-- За мной! Уходим! Бегом, бойцы! – продекламировал он и побежал. Красногвардейцы устремились вслед за ним.
Бачило же никак не мог успокоиться. Азарт полностью поглотил его. Он не последовал за остальными, пока не перебил белых всех до последнего.
-- Жмень! Просыпайся, твою мать! Поехали, поехали! – распихивал спящего машиниста Розенгауз, когда уже все солдаты и он в том числе достигли поезда.
Жмень очухался довольно быстро. Слава богу, он был одним из тех людей, которым никогда не приходилось долго ничего объяснять. В любом состоянии он умел адекватно реагировать на все просьбы и приказы.
-- Что стряслось? – лишь спросил он, заметив потрёпанный и возбуждённый вид своего командира.
-- Нас вычислили, едрёна-батона! Белые!
-- Как так, товарищ капитан?
-- Да хрен его знает как! Вперёд давай, быстро!
Жмень, больше ничего не спрашивая, принялся разгонять поезд.
И вот, когда, казалось бы смерть миновала, когда враг был уничтожен и оставалось только как можно быстрее уезжать, все надежды вновь бесследно рухнули.
-- Конные! Конные! – послышался чей-то пронзительный крик из солдатского вагона.
Розенгауз, выглянув из кабины машиниста, понял, что красногвардеец действительно не ошибся: пять лошадей с восседавшими на них белыми, резво преследовали только начинавший набирать обороты поезд.
Враги скакали, подняв шашки высоко над головами. Розенгауз, перезарядив пистолет, лично стрелял по преследователям.
-- Неуловимые мстители, херовы! Да на! На! Получай, белогвардейская гадина! – постоянно кричал он, нервозно паля из своего револьвера. Но попасть на ходу в конников оказалось не так то просто, зато те без проблем простреливали вагоны.
Но на помощь опять пришёл Бачило. Никого не предупреждая, он вылез из двери вагона и полез на крышу.
-- Дайте пулемёт мне, ща я задам им джазу! – с какой-то сумасшедшей радостью проревел он сверху.
Солдаты не долго думая протянули ему его любимый «Maxim». И опять не смотря на то, что по Груму стреляли, ни одна пуля даже не задела красногвардейца.
Бачило незамедлительно лёг на крыше, выставив пулемёт впереди себя. Прикурив очередную папироску, он приступил к так полюбившемуся им делу – безжалостному и жестокому расстреливанию себе подобных.
Двух лошадок ему удалось снять, но ещё трое зашли с боков и оказались вне поля его зрения. ( Следует подчеркнуть тот факт, что в то время поезда ещё не умели ездить быстрее лошадей, а если и умели, то не намного).
Тут за дело взялись остальные бойцы. ( А как же, каждому хотелось стать героем, тем более, что Бачило и так уже тянул на красную звезду).
Едва белые поровнялись с вагоном красногвардейцев, опять началась перебранка. Пальба и ругательные перекрикивания продолжались ещё долго, один из белых даже набрался наглости спрыгнуть с коня и прицепиться к поезду.
-- На, сука! – проткнул его штыком Alex. Белый не сразу разжал руки, прежде чем его кинуло под колёса.
Остальные два сопротивлялись до последнего. Довольно продолжительное время в них никто не мог попасть и только Конопатенко, обуреваемый героической спесью смог разрешить партию в пользу красных, перепрыгнув на вражеского коня. Как ему это удалось, осталось загадкой даже для него самого, но сделал он это поистине красиво. Вцепившись в шею белогвардейца, он принялся его душить. Тот, лишь истерически хватая воздух, оказался полностью дезориентированным, и никакого труда не составило впоследствии скинуть его с лошади.
Самым поразительным здесь было то, что Конопатенко смог повторить свой трюк с перепрыгиванием, только в обратном направлении.
С последним врагом разобрался Alex. Великолепное умение метать ножи пригодилось ему как раз вовремя. Штык от винтовки, описав в воздухе полукруг быстро достиг своей цели. Это была шея оставшегося белого. Брызгнув изо рта кровью он, подкошенный, слетел с коня, размозжив себе голову о чугунный рельс.
-- Ур-р-р-р-ра-а-а-а-а! -- тут же завопили красногвардейцы. Розенгауз помахал им рукой из кабины машиниста и тоже присоединился к всеобщей радости и ликованию.
Хоть и не без потерь, но красной армии в очередной раз удалось выстоять под жестоким натиском врага, это вселило огромный кусок гордости и любви к своей безграничной родине в сердце каждого поучаствовавшего в бою солдата.
Ещё долго не могли прийти в себя будёновцы, просто сидя и сохраняя продолжительное молчание, ехали они дальше в своем прокуренном вагоне навстречу куда более серьёзным и опасным приключениям…