-- Послушайте, солдаты! – торжественно произнёс Розенгауз, -- Сегодня для вас состоялось боевое крещение. Я надеюсь, что вы все это хорошо понимаете, едрёна-батона, теперь вы смогли сами сполна ощутить на своей шкуре, что такое война, что такое смерть и гибель близких людей. Ощутили?
-- Ощутили, товарищ капитан.
-- Очень хорошо, едрёна-батона. Собственно говоря, я вас с этим и поздравляю, ребята. Ещё пару каких-нибудь часов назад вы были никем, вы были желторотыми наивными юнцами, едрёна-батона, которые и винтовку-то как следует держать не умели, а сейчас… А сейчас, не могу не восхищаться тому, что вижу перед собой теперь настоящих мужиков. Вы только что продемонстрировали свою храбрость и мужество, доказали, что не просто так вступили в ряды красной армии и что стоите того, чтобы сражаться во имя Революции. Я горжусь вами, бойцы и честно говоря, нахожусь в полнейшем недоумении.
-- Да, товарищ капитан, единственное, что смущает, так это гибель наших ребят. Оказия, если не сказать больше, -- это был Конопатенко.
-- Согласен с тобой, Ник, -- проговорил Розенгауз, -- Мне тоже их очень жаль, поверь, но, едрёна-батона, согласись, что при том раскладе, который у нас был, мы бы все уже были мертвы, если бы не Бачило. Врагов оказалось минимум в три раза больше, и чудо, что мы вообще остались живы.
-- По-другому это никак не назовёшь, это уж точно, однако, рассуждая по принципу нигелированной прагматики, я прихожу к выводу о трансцендентных формах познания, а именно мне остаётся неясным, как Бачило удалось, подвергшись аутентичной метаморфозе, совершить сей акт, исход которого нам всем выдался случай наблюдать.
-- Хм.. Действительно, Ник, я сам был глубоко поражён этому событию и нахожусь в стопроцентной прострации, да я думаю и остальные тоже, так ведь?

-- Так!
-- Вот видишь…
-- А я бы хотел докопаться до сути всего, товарищ капитан.
«И чего это он такой настырный? Едрёна-батона, завидует что ли, что звезду не ему дадут?» -- подумал Розенгауз.
Конопатенко между тем продолжал:
-- Видите ли, товарищ капитан, всё это весьма и весьма странно, трансцендентно, я бы даже сказал, но всему должно быть логическое объяснение…
-- Едрёна-батона, не могу с тобой не согласиться, если ты такой умный, может, поведаешь нам, к каким результатам ты пришёл в процессе своих рассуждений?
Конопатенко невольно оказался в центре круга, солдаты смотрели на него мутными глазами, выражающими, однако, нескрываемый интерес ( и это несмотря на то, что никто из них ни черта не понимал из разговора двух людей, но, тем не менее, правом свободной интерпретации обладал каждый).
Конопатенко, широко размахивая руками, принялся вдаваться в подробности. Мы всё же, дабы не загружать читателя излишними заумными фразами, не будем пересказывать в точности монолог просвещённого до нельзя солдата, а лишь очертим его в двух словах: Конопатенко высказал предположение, что Бачило являлся сыном одного очень известного генерала и обучался под его чутким руководством в некоей школе особой секретной подготовки, где он и научился всем этим трюкам, продемонстрированным им в недавнем бою. Розенгауз же на это отвечал полным несогласием, подкрепляя свои доводы о невозможности этого факта, ибо Бачило в этом случае просто-напросто никак не мог попасть в этот поезд.
« Может быть, он секретный агент?» -- думалось между делом Розенгаузу. – « Надо бы его всё-таки проверить. Позже, когда проплачется, проспится и уже будет в состоянии разговаривать».
В общем, как и в прошлый раз, между Ником и Джоном завязался горячий спор, и мы проследим только его концовку:
-- Я же вам говорю, он сын генерала! Я уверен, уверен!
-- Да какого генерала, едрёна-батона, ты в своём уме? Подумай сам, чёрт тебя подери, никогда в жизни генеральский сын с нами здесь не оказался бы!
-- А я говорю, что оказался, я вам заявляю совершенно определённо, товарищ капитан!
-- Да не попал бы он сюда, ну как тебе втемяшить? Это я тебе говорю, понимаешь ты или нет, я! Я! Я!
-- Да как не хрен!
-- Чиво? Чиво ты…
-- Ой, извините…
Розенгауз в приступе горячки схватил солдафона за ухо и хотел уже было врезать ему оплеуху, как следует, но его руку остановил Бачило, вдруг появившийся среди бойцов.
-- Не надо, товарищ капитан, -- заплаканным голосом произнёс он, -- Мы в бою 16 человек потеряли, а вы тут всякие споры разводите.
Розенгауз явно опешил, даже опустил глаза, ясно понимая, что Грум в этой ситуации прав был как никогда.
-- Дело всё в этом, я же говорил вам, -- ещё более гундосым голосом промямлил Бачило и кинул свой носок в центр круга. Все тут же уставились на этот уже ставший легендарным шерстяной предмет.
-- Никакой я не генеральский сын и ни в какой школе не учился, -- сказал Грум и опять громко заревел как белуга.
-- Чего это с ним, всё плачет да плачет? – поинтересовался один из солдат.
-- Всплеск меланхолического депрессива. Пройдёт, -- хладнокровно констатировал Конопатенко и нагнулся, чтобы поднять носок.
-- Ну? И что скажешь, едрёна-батона? – поддевающим тоном обратился к Нику Розенгауз.
Конопатенко держал носок на вытянутой руке, зажав другою нос.
-- Трудно сказать, товарищ капитан, требуется основательная экспертиза, но я, честно говоря, за неё не взялся бы. Весьма инфернальное благоухание издаёт сей предмет, -- с трудом выговорил он.
-- Вот и отдай его владельцу, едрёна-батона, а то только и делаешь, что философствуешь тут.
Гвардеец послушно передал носок Бачиле, и тот, кстати, тут же перестал ныть, лишь по его грустным глазам пробежало безнадёжное « я тут не при чём», а так он оставался спокоен.
-- И всё же ты герой, Грум, -- положил ему руку на плечо Розенгауз, -- А что касается погибших, то приказываю всем почтить их минутой молчания. Немедленно!

Отдавая однообразное «три-та-та-три-та-та» ( так и хочется « мы везём с собой кота» добавить), революционный поезд продолжал своё движение. Ещё один день остался за плечами, ещё один из многих кровавых боёв ушёл в историю, оставив на её страницах свой глубокий печальный след.
Жмень под вечер выглядел на удивление бодро, если не считать ужасного запаха перегара, которым он то и дело одарял окружающую действительность. Он пребывал в хорошем настроении, особенно обрадовался, когда его навестил Розенгауз, появившийся, как всегда, внезапно и незаметно ( всего скорее из-за того, что цвет его кожи сливался в единое целое с всеобъемлющей чернотой спустившегося сумрака).
Джон, в отличие от Василия, выглядел куда более подавленным и расстроенным.
-- Что это вы, товарищ капитан, грустный какой-то? – забеспокоился за своего начальника Жмень.
-- Да где ж тут не грустить, едрёна-батона, когда такие дела творятся. Ума не приложу, как нас смогли вычислить?
-- А, вы всё об этом думаете ?
-- Ну конечно, едрёна-батона. Посуди сам, белые успели нам даже засаду организовать. Как только они про нас узнали? Как? Мож настучал кто? Немудрено, если ещё до места не доедем. Это ж не дай бог, едрёна-батона. Кто знает, может тут этих белорылых полным-полно по округе бегает, а мы ничего об этом не ведаем, -- высказав вышеупомянутые мысли, Розенгауз достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, затем, прикурив папироску, развернул его. На нём была схематично изображена карта, и не трудно, я думаю, было догадаться, что она представляла собой ни что иное, как маршрут движения, по которому они сейчас ехали.
-- Где мы находимся? – осведомился Розенгауз, протягивая листок Жменю.
Машинист, профессионально стрельнув глазом, незамедлительно ткнул пальцем в прочерченный отрывистыми линиями отрезок:
-- Здесь!
-- Точно? Это где-то полпути.
-- Ну да, так и есть, товарищ капитан.
-- Уверен?
-- Ещё бы… Что ж вы мне совсем не доверяете что ли? – немного обиделся Жмень.
-- Да хрен тебя знает, ты же пьяный всегда!
-- Товарищ капитан! Вы это бросьте, пожалуйста. Мне пьяному жить хочется, а трезвому дык всё хуже некуда. Я уж лучче пригублю маленечко, чем вот так мучиться буду, ей богу. Света белого не видеть, лучче мне, во как!
-- Да ладно, ясно мне всё с тобой, Васька, – по-дружески сказал Розенгауз. – Ты только не обижайся, о`кей?
-- Как вы сказали?
-- Ну хорошо, то бишь, едрёна-батона?
-- Да как на вас обижаться, товарищ капитан, когда вы у нас один такой, я других, как вы, не знаю.
-- Ну ладно, ладно, полно тебе, едрёна-батона. Я без тебя тоже не смог бы обойтись, поверь.
Жмень, польщённый этими словами, расплылся в самодовольной улыбке, редко кто ему говорил в жизни подобное, поэтому он придал этим словам просто огромнейшее значение, тем более что сказаны они были человеком, которого он уважал безмерно.
-- Вот только зря вы Аркашу так, товарищ капитан, добрый малый был, -- проговорил с грустью затем Жмень.
-- Эх-эх-эх, Васька, Васька, ты пойми, что по-другому я не мог, у нас тут с тобой очень серьёзные дела, чтобы не жертвовать кем-то, понимаешь, едрёна-батона? Всё должно было остаться в строжайшем секрете, никто не должен был знать о том, что мы поменяли курс, поэтому я так поступил.
-- Оно ж понятно, товарищ капитан, понятно, -- вздохнул Жмень.
-- Только вот, едрён-батон, не вышло ни хрена! – поменяв тон на злобный высек Джон. – Не вышло, едрёна-батона! Белые знают о нас, теперь надо смотреть в оба, иначе…
-- Кранты нам! – закончил мысль Васька, проведя ребром ладони по своей худощавой шее.
-- Вот именно, чёрт подери. Так что будь на чеку, я тебе ещё пару бойцов приставлю, чтобы понадёжнее было, пусть стоят, караулят. – Розенгауз на секунду задумался, затем добавил: -- И только чур не поить мне пацанов!
-- Да было бы чем…
-- Скажешь тоже, -- усмехнулся Джон, -- Я тебя слишком хорошо знаю, небось самогонкой на неделю запасся, а? Прощелыга чёртов.
-- Ну есть немного, -- виновато отпарировал Жмень и как-то сконфузился даже.
-- Смотри мне, -- Розенгауз постарался выговорить эти слова максимально запугивающее, однако он хорошо понимал, что на Жменя подействовать они не могли ни при каких обстоятельствах. Василий готов был бухать хоть под дулом винтовки, хоть под угрозой прямого попадания в ад. Ничего не боялся этот человек, ничему не верил.
Позвав ещё двух бойцов, Розенгауз покинул голову поезда.

Несмотря на поздний час, солдаты, конечно, не спешили ложиться спать, слишком свежи были воспоминания, требуемые ещё долгого словесного обсуждения, да и Розенгауз, хорошо понимающий возбуждённое состояние своих бойцов, не мог отказать им в этом. Они того стопроцентно заслужили. Сам капитан находился в специально отведённой для него комнате, ограждённой от остального пространства вагона двумя фанерными стенками. В комнате ничего не было, кроме небольшого письменного стола, двух стульев, дряхлой лампочки под потолком, ну и, пожалуй, единственного изыска во всём поезде – разноцветной занавески, бережно покрывавшей мутное стекло окна.
Alex застал Розенгауза за писаниной, Джон, совершенно отрешенный от мира, что-то усиленно строчил на обглоданном клочке тетрадного листка и не заметил вошедшего без стука солдата, пока тот не подал голос:
-- Так что же в остальных вагонах?
Розенгауз даже сначала не понял, то ли этот вопрос прозвучал у него сам собой в мозгу, то ли он сам произнёс эти слова, повинуясь некоему бессознательному порыву.
--- Ч-ч-что… -- растерянно поднял глаза на солдата Джон.
Alex слыл человеком находчивым и сбить его с понталыку делом было не из лёгких:
-- Очень хотелось бы знать, товарищ капитан, будьте любезны, скажите.
Розенгауза немало смутила такая прямолинейность бойца, и он не сразу даже нашёлся что и ответить.
-- Присядь, -- попросил он, спрятав между тем исписанный листок в ящик стола.
Alex спокойно сел на второй стул и, сложив в замок руки, уставился на своего капитана как ни в чём не бывало.
-- Ты где так штыки научился метать? – явно стараясь перевести разговор в другое русло, спросил Розенгауз.
-- А-а-а.. штыки. Ножи скорее, чем штыки. Это у меня с детства. Увлечение такое, вот.
-- Похвально-похвально, солдат. Давно я подобного не видел.
-- Да ладно, вы, товарищ капитан, ничё тут такого нет, я и не то ещё могу, -- довольным тоном произнёс Alex.
-- Во как? Например.
-- Я ещё жонглировать ими умею, вот.
« Дурачком прикидывается. Точно». – смекнул меж тем Джон.
-- Ну даёшь, чё и в самом деле?
-- А то!
-- Покажешь, может?
Alex, улыбнувшись, придвинулся поближе к Розенгаузу и, глядя ему прямо в глаза, почти шёпотом сказал: -- А вы взамен на это расскажете мне про вагоны?
«Вот прицепился как банный лист к заднице. И что это ему всё так любопытно, едрёна-батона»?
-- А с какой целью интересуешься? – несколько загадочно проговорил в ответ Джон.
-- Ну как, с какой, интересно всё-таки. Мы уже с пацанами спорить начали, ну я и решил вас спросить. А что, мож секрет какой?
Розенгауз замешкался на секунду, но тем не менее не позволил себе упасть лицом в грязь.
-- Во как, едрёна-батона, вы даже спорить начали? – он был явно недоволен.
-- А то! Ну знамо дело, вагонов-то пять, а мы только один занимаем.
-- И давно вы над этим думаете?
-- Ну как, да нет, недавно. Со вчерашнего дня.
-- Со вчерашнего? Ага. Ясненько.
« А не такие уже они и дураки, как кажутся, надо с ними поосторожнее».
-- Хорошо. Хорошо, боец. Я отвечу на твой вопрос.
-- Честно?
-- Честно-честно. Обещаю, но только при одном условии.
-- Да? Ладно. И что за условие?
-- В карты любишь играть?
Alex от такого вопроса сразу пришёл в восторг, лицо его тут же засветилось всеми цветами радуги, он даже вскочил со стула, чем привёл Розенгауза в состояние тотального негодования.
-- В карты? В карты, вы сказали? Товарищ капитан! Товарищ капитан! – замельтешил Alex, буквально выкрикивая эти фразы. – Ещё бы! Ещё бы! Конечно, люблю! Вы что! Меня хлебом не корми, дай только волю!
- Тише! Тише! – попытался тщетно успокоить взбудораженного бойца Джон. – Спокойнее, едрёна-батона.
-- Да как спокойнее, когда вы о картах заговорили! Товарищ капитан! Неужто сыграть хотите?
-- Ну да.
-- Со мной?
-- Ну а с кем же?
-- Что, прямо сейчас?
-- Хм… Едрён-батон, конечно сейчас, а когда же?
Alex затрясся всем телом, на лице отобразилось безудержное волнение, плавно переходящее в маниакальную озабоченность. Солдат в момент превратился в единый комок азарта, который ничем уже очевидно невозможно было унять.
Глядя на него, Розенгауз пришёл к выводу такому противоречивому, что и не знал, куда себя деть, никак его представление о закоренело-провинциальных жителях не вязалось с увиденной им реальной картиной, столь неправдоподобной и неестественной, что в это трудно было поверить.
-- Но учти, дружище, что я на просто так не играю, -- предупреждающе проинформировал гвардейца Розенгауз, надеясь всё же на отказ со стороны того. Но Alex был неудержим:
-- А кто вам сказал, что на просто так, товарищ капитан? Приготовьте деньги.

Размеренную болтовню красногвардейского коллектива нарушили две фигуры, резко появившиеся из капитанских покоев. В одной из них солдаты без труда узнали своего любимого командира, нервозно мнущего в руках потрёпанную колоду карт. Другим человеком оказался Alex, выглядевший на редкость весёлым и самоуверенным. Сначала никто не понял, что, собственно, будет происходить здесь в ближайшее время, но Джон быстро поставил всех своих подчинённых в известность. Тут же немалый интерес прочитался в их одинаково трезвых глазах, тема боя была закрыта в немедленном порядке, и уже буквально через минуту солдаты внимательно назирали за расположившимися в центре вагона мужчинами. Усевшись прямо на пол, они встретили друг друга пытливыми взглядами.
-- Предупреждаю, что я лучший игрок при штабе, едрён-батон, так что советую в последний раз подумать, стоит ли тебе со мной играть. – многозначительно проговорил Розенгауз, всё так же мусоля старенькую колоду.
-- Ничаво-ничаво, я тоже не лыком шит, -- совершенно не испугавшись выпалил Alex. – Сдавайте, товарищ капитан, и с богом.
-- Ха-ха, -- тут же засмеялся Джон. – А ставки мы будем делать? Я же предупреждал.
-- Конечно. Ваша? – выражение лица гвардейца стало вдруг напряжённым.
« Ну держись, смельчак. Сейчас схлопочешь по первое число, едрёна-батона», -- подумал Розенгауз, хитро улыбнувшись.
Затем Джон достал из кармана кошелёк и вынул из него рублёвую купюру.
-- Ну что, малыш, не много для тебя? – надменно поинтересовался он.
Все взоры солдат обратились к их сослуживцу, но тот абсолютно спокойно полез к себе в карман. Его грязная рука с чёрными не стриженными ногтями незамедлительно вытащила идентичную денежную еденицу, что повлекло за собой всеобщее удивление.
«Деревенщина? И при деньгах?» -- пронеслось мимолётно в голове Джона, но лишних вопросов он всё же решил не задавать, а лишь предвкушая, как всё содержимое кармана бойца перекочует к нему, принялся-таки сдавать карты. Правила были просты до безобразия: тот, кто побеждает, забирает всё, и немудрено, что играть предстояло в подкидного «Дурака».
-- Козырь треф, товарищ капитан, -- проговорил Alex, чем вызвал у Розенгауза раздражение, будто он сам, видите ли, этого не заметил.
-- Да хорошо, едрён-батон. У меня шесть. – Джон, естественно, показал карту.
-- Начнём, -- потирая руки и всё сильнее разгораясь в приступе азарта, вымолвил Alex.
Ничего не ответив, Розенгауз уверенной рукой сделал первый ход.
Недавнее оживлённое состояние вагона теперь исчезло, видимо, безвозвратно. Все сохраняли, как им казалось, весьма уместное молчание и внимательно следили за каждым движением двух игроков.
С самого начала сразу стало ясно, что удача далеко не на стороне красногвардейца, козыри всё никак не хотели идти ему в руки, зато Розенгауз был явно не обделён вниманием фортуны, она снисходительно посылала ему карты с изображёнными на них чёрными крестиками.
Alex старался как мог, это было очень хорошо по нему заметно, стоявшие рядом бойцы конечно же переживали за него и болели, хоть и не показывая этого внешне, однако их поддержка вряд ли могла хоть как-то помочь незадачливому солдафону, приложив конечно же немало усилий, он в конце концов проиграл.
-- Ну что, едрёна-батона? – усмехнувшись, произнёс Розенгауз, забирая деньги. – Я ведь не случайно тебя предупреждал. Просрёшься ведь. Вот и просрался.
Alex всё же не выглядел расстроенным, наоборот, его настроение стало даже более приподнятым, нежели оно было до начала игры.

-- Да уж, товарищ капитан, так и есть. Эт бывает. Давайте ещё.
Такой поворот дел не мог не удивить Розенгауза, да и не его одного. Он всё никак не мог понять, то ли Alex обычный самоуверенный тип, то ли он глухой дурачок ( которым кстати он и стал, исходя из особенности игры), а может, он вообще что-то замышляет? Тогда что, да и откуда у него деньги?
-- Ещё? – не поверил своим ушам Джон. – Ты что рехнулся? Едрён-батон, средствами хоть располагаешь?
Alex лишь молча кивая, достал ещё один рубль из своего волшебного кармана. Солдаты восторженно хмыкнули.
-- Во как. Ну что ж… -- Розенгауз не стал больше ничего говорить и положил свою купюру.
Началась вторая игра. По первым минутам она не шибко отличалась от предыдущей, Розенгауз вновь захватил инициативу, он играл с чувством, смакуя каждый ход, кидал карты с силой, сопровождая всё это вспомогательными задорными репликами, типа: « А вот! А вот так?! А так?» ну и т.д. и т.п. Alex не был противоположностью Джону в этом случае, он не менее живо и эмоционально реагировал на весь ход игры.
В конце концов у них на руках осталось пять карт: две у Розенгауза и три у гвардейца. Джон был полностью уверен в победе, тем более, что следовал его черёд ходить. Он уверенно пошёл с козырного короля, ничуть не сомневаясь, что Alex его немедленно заберёт, а дальше Джон рассчитывал завершить всё шестёркой, вальяжно опустив её на плечо бойца.
Alex с ничего не означающим видом посмотрел на лежащую перед ним карту, Розенгауз уже принялся улыбаться, а солдаты стали настолько смирны и неподвижны, что походили на тех экспонатов, которые в изобилии представлены на выставке восковых фигур. Повисло ещё более тревожное молчание, игроки с неподдельным упорством смотрели друг другу в глаза, будто это могло благоприятно повлиять на исход игры.
Розенгауз про себя уже праздновал победу, уже насмехался он над бестолковым солдафончиком, осмелившимся противостоять его капитанским способностям, как вдруг с сожалением для себя обнаружил, что его червового короля накрыл туз такой же масти, причём положила его ни чья-нибудь рука, а рука оппонента.
Конечно, вагон на это отреагировал. Солдаты в разнобой охнули, Розенгауз насупился.
Широко улыбаясь, Alex откинул карты в отбой. У него остались ещё две, у Розенгауза одна, правда, козырная, хоть и шестёрка.
«Да хрен там, сейчас отобьюсь», -- ничуть не сомневаясь в результате констатировал он про себя.
Все ждали. Монотонное молчание по-тихоньку озвучилось брезгливыми перешёптываниями, за спинами играющих. Это была кульминация.
Осторожно, словно боясь хоть как-то повредить уже и так изрядно попорченный кусок картонки, который являлся в данном случае очень важной смысловой единицей, Alex вытянул его из своей левой руки правой и так же аккуратненько положил в центр игрового поля. Непременно взгляд солдата перевёлся на лицо Розенгауза. Тот выглядел не понарошку рассеянным.. Одновременное удивление, вперемешку с разочарованием ворвалось к нему в душу.
На полу лежала козырная семёрка.
-- Во как?! – грустно-погребальным тоном произнёс Джон. Очень не хотелось ему признавать поражение, но от этого никуда нельзя было деться. Он сдался. Alex забрал деньги.
-- А ты молоток, едрён-батон! Чеснослово не ожидал от тебя.
-- А то! – неизменно радостно воскликнул Alex.
Все с интересом ждали продолжения, и оно незамедлительно наступило, Розенгауз предложил сыграть ещё один раз, да и как же могло быть иначе, где это видано, чтобы его обыгрывал какой-то простак, Джон такого просто не мог себе позволить.
-- Играем! – без доли сомнения выкрикнул Alex.
Пошёл третий заход. Он коренным образом отличался от двух предыдущих. Всё происходящее уже не было украшено тем загробным молчанием, которое наблюдалось раньше. Бойцы уже в открытую проявляли своё отношение к происходящему, вели себя куда более оживлённо. А как они оживились, когда Alex снова выйграл, трудно было даже передать. Вагон наполнился энергией неугомонного мальчишечьего задора, под ещё более раскисшую физиономию Розенгауза они стали будто назло ему скандировать имя их нового героя.
« Чёрт! Это как же! Это что же такое было, едрён-батон?! Да как такое вообще… Не… Ну надо… твою мать», -- такие мысли сокрушённо блуждали в голове Джона.
-- Мухлюешь? – как-то отчаянно брякнул он.
-- Вы что, товарищ капитан? Никогда, клянусь! – ответ гвардейца был весьма убедительным.
-- Ну смотри… Смотри… Играем снова, -- уже вполне по-командирски сказал Джон и принялся тасовать колоду.
По истечении ещё некоторого времени он снова сидел в дураках.
В вагоне поднялось нешуточное волнение, даже Розенгауз не смог сразу заставить всех замолчать. Слишком бурные эмоции переполняли солдафонов.
Постепенно на лице капитана стал отображаться гнев.
-- Ещё, бля! – уже срывающимся голосом проговорил он.
-- Товарищ капитан, может, не надо, а то знаете ли… -- догадываясь, чем всё могло закончиться попросил Alex.
-- Нет-нет, всё нормально. Давай-давай, не отнекивайся, -- поддельно добро попытался сказать Джон.
Alex, конечно, будучи как оказалось, человеком на редкость азартным, не мог отказаться данному предложению.
-- Ставка два рубля, -- твёрдо отсёк Джон, ну а затем принялся биться из последних сил, он старался как мог, сидел уже весь потный, прилагал все, какие только возможно усилия, применял все известные ему уловки и опыт, напрягал до изнеможения извилины, но несмотря на это, победить солдата в очередной раз ему не удалось. Ещё два рубля с лёгкостью переправились к своему новому хозяину.
-- Чёрт! -- уже не скрывая своей злобы, крикнул Розенгауз со всей силы швырнув оставшиеся карты. Это обстоятельство всё-таки заставило всех притихнуть. – Хрен с тобой. Опять выиграл, мерзавец!
Alex выглядел виноватым, хотя чем было вызвано это состояние объяснить не мог.
Розенгауз полез за кошельком и, кинув его перед собой, жестяным голосом произнёс: -- Здесь двести рублей. Играем?
-- Но мне нечего противопоставить!
-- Не важно! Не важно, мать твою, главное – сыграй со мной, -- Джона уже стала бить лихорадка.
Прикинув, какая сумма на кону, Alex всё же на свой страх и риск дал добро.
И снова игра. Это был настоящий бой, бой интеллекта, бой разума и психики, исполненный ничуть не меньшего трагизма и мощи, чем любой другой. Двое мужчин, абсолютно отрезав себя от всего окружающего их пространства, от всего живого и мёртвого, от осязаемого и узнаваемого, придались с ожесточённой лихостью игре, которая полностью овладела ими до самого конца. Это была настоящая драка, трудно передать словами, насколько сильно могут влиять на умы людей обычные размалёванные карточки. И это было делом даже не денег, нет! Это было делом чести. Обычный солдат и советский капитан сошлись в громовом противостоянии, ничего не жалея и не перед чем не останавливаясь.
Бой длился довольно долго. Но успех, как бы немыслимо это звучало, снова оказался на стороне красногвардейца.
В этот раз Розенгауз просто побагровел, крепко обжав голову руками, стал просто сидеть, немного покачиваясь взад-вперёд, его голова была мокрой от пота.
Никто не смел хотя бы пикнуть в этот момент.
Alex боязно потянул руку к кошельку.
-- Стой! – гаркнул вдруг Джон, затем принялся снимать с руки свой Rollix. – Ты знаешь, что это за часы? – капитан безнадёжно потерял над собой контроль.
-- Н-н-нет… -- ответил Alex, но уже потихоньку страх стал закрадываться ему в душу.
-- Я ставлю их против кошелька и всех твоих денег!-- очень величественно произнёс Розенгауз. – Хотя они и стоят в пять раз больше, но это не важно. Ты будешь ещё играть со мной?
Alex всё-таки был не из глупых и всегда умел во время остановиться, в отличие от Розенгауза, который дошёл уже до крайности.
-- Не-не, товарищ капитан. Я не буду, пусть часы у вас останутся, ей-богу.
-- Нет, боец. Давай играть, ёкараны бабай. И не вздумай отказаться, понял меня?
-- Но.. но… Товарищ капитан…
И тут Розенгауз выхватил пистолет, резким, очень резким движением приставил он его ко лбу перепуганного до смерти солдата.
-- Ты будешь играть, -- по слогам, чеканя каждую букву, проговорил Джон, чем ввёл несчастного в такое состояние, которое на языке Бачилы именовалось бы «трансактивным очковым помешательством».
Alex невольно поднял руки вверх, солдаты не менее напуганные происходящим, отпрянули назад. Лицо Розенгауза исказила гримаса ярости.
-- Сдавай, -- сквозь зубы прошипел обезумевший капитан.
Бедный солдатик, находясь под дулом шального капитанского нагана, принялся выполнять столь конкретное пожелание своего командира.
Убрав револьвер, Розенгауз как ни в чём не бывало, взял карты.
Alex сразу понял, что надо поддаться, иначе конец мог быть более, чем печальным. Началась игра. Но то, что происходило дальше, не поддавалось никакому мыслимому объяснению, как солдат не старался, к нему постоянно шли хорошие карты, он просто ничего не мог с этим поделать. Словно его кто-то заколдовал, словно какая-то неведомая напасть приключилась с ним, везение в одном случае являлось неотвратимым крахом в другом. Мало того, последними картами, оказавшимися в руках гвардейца, как назло, были две шестёрки, которые он с большой неохотой выложил в конце на пол. ( Повесить их на погоны я бы ему не советовал).
Такого позорного исхода вполне могло хватить, чтобы Розенгауз совершил какой-нибудь из ряда вон отвратительный поступок.
Alex задрожал всем телом, он просто-напросто не знал, что ему делать, то ли брать честно выйгранные им часы, то ли действительно сделать вид, что ничего существенного не произошло.
Но об этом мы узнаем в следующей главе.