Александр Новожилов- Белый негр [Часть 1.]
Тунеядство — это социально-психологическая форма поведения и образ жизни человека, выраженная в устойчивом, и упорном нежелании работать, отвращении к трудовой деятельности, и склонности к нетрудовому получению средств к существованию (социальный паразитизм). Тунеядство так же называют безделием, или ничегонеделанием. В СССР с 1961 по 1991 год — тунеядство было уголовно наказуемо.
Зима нынешнего года похожа на нью-йоркскую зиму. Хотя сам я ни разу не видел не то что Нью-Йорка, а тем более и его зимы. Растёт зелёная трава, щебечут птицы, покрываются соком почки на деревьях и так почти целый год. Особенно замечательно наблюдать за этим, когда ты немного пьян и знаешь, что сегодня никуда не спешить. Впрочем, как и завтра – никуда, и вчера ты целый день слушал радио и курил сигареты в открытую форточку. Забрался с ногами на подоконник и смотрел сквозь пыльное окно, как они идут на работу. Пуховик, пальто, чёрная куртка, чёрные шапки. Я люблю чёрные цвета уходящих с утра на работу. Бесчисленные массы, проходящие перед моими окнами, заспанные лица, поросячьи глаза, у девушек - сплошь мешки под глазами. Стаи ворон летят над ними. Печальный серый пейзаж и спокойствие на душе – это мой завтрак. Ментальный завтрак. Физический – пару стаканов чая и пачка китайской лапши. И опять проходящие на работу люди, но уже в более разнообразных цветах, среди которых встречались и розовые, как кодилак Элвиса, зелёные и жёлтые. И под вечер опять чёрные. Они устали, носились, выпрашивали, уговаривали, пахали, нажимали на кнопки, пробивали чеки, пока я докуривал последнюю сигарету из пачки и допивал последнюю рюмку сливовой настойки. И за всё это время, сидя на подоконнике, я не видел никого конкретного, кроме своего отражения в этом пространстве окна. Оно ложилось на проезжую часть на всех этих людей, и впрямь мне казалось, что я вижу только себя. Быть может, причиной этому было бесплатно играющее радио. Только подумать, я не заплатил за него ни рубля, а мне играют, поют, для меня говорят люди с высокими заработками, в которые я не вложил ни черта. И я не вижу их, но слышу голоса. Я могу подделывать любые голоса. Всех без исключения ди-джеев, некоторых политиков, многих певцов, а в особенности певиц. И что мне с этого, когда я сижу на подоконнике и размышляю: во что же они одеты? Брюки, юбки, джинсы, блузки, кофты, шарфы, туфли сапожки. Ковалли, Габаны, Кензо. Сам же я одет в синие строительные штаны с подтяжками и оранжевый свитер с синей надписью Joplex. В комнате нет отопления, поэтому пришлось надеть ещё трое носков. А в окне напротив мелькает девица в чёрном лифчике. Она что-то ищет и длинные волосы, падающие на глаза, мешают ей. К ней подходит мужчина, вероятно муж, за этой парочкой я ни разу не наблюдал, он хватает её за задницу, она оборачивается, размахивается и бьёт его рукой в лицо. Муж падает. Девица переходит в другую комнату. Муж не поднимается. Если бы вокруг меня сейчас сидели азартные дамы и господа, я предложил бы им сделать ставки: поднимется ли её муж или нет. Делайте ставки, дамы и господа! Я бы устроил такой тотализатор и на заработанные деньги пошёл бы в ресторан, где снял бы себе самую дорогую блядь и выебал бы её при всём клерковском сообществе на столе, политую соусом… А что, я бы мог себе это позволить если бы стал устроителем тотализаторов или тоталитарным вождём какого-нибудь отсталого государства полного бесплатной рабской силы. Или создал бы концентрационные лагеря, в которых заставлял ставить жизни родственников на тотализатор, хоть это были бы и жизни младенцев. Но меня всё это не интересует. И я слезаю с окна, чтобы пойти в туалет.
Запах утренней мочи – ядовит и напоминает, что старость совсем недалека. Несколько рюмок сливовой настойки и твоя моча прозрачна и совсем не противно пахнет - пахнет родиной. Хочется набрать полную ванную такой мочи и окунуться в неё с головой. Так, чтобы не обжечь глаза и не дай бог не захлебнуться. Какие-нибудь образы станут возникать при терпком запахе родины. Зацелованный и зассатый красный флаг, здание обкома, магазин промтовары, фонтаны возле драматического театра. Жареные пирожки с картошкой. И фраза: «Только заработанные честным трудом деньги могут принести человеку радость». Ещё тараканы и неровно сделанные плинтуса. А пункт приёма стеклотары!
Давно не видел фильмов с участием героев. По двум причинам. Нет телевизора. И вторая – нет героев. Нет теперь мужа Шварценегера его похотливой сучки Ван Дамма, их фригидного арийца Дольфа Лундгрена, и их собаки Сталлоне. «Рембо и последняя капля спермы» звучит более убедительно, чем «последняя кровь». Но теперь, похоже, что и последняя капля спермы подошла к концу. Всё-таки как замечательно жить без телевизора!
А ещё у меня нет саксофона. Как я тоскую вечерами, не имея под рукой золотистого саксофона, чтобы уподобиться бедному негру, играющему фокстрот на улицах Бродвея или президенту Клинтону, надувшему свои щеки до покраснения носа! Ах, если бы у меня был саксофон!.. Звучащий не по-цыгански подземный переход бросал бы в мою ушанку железные, серые пятаки, и каждый вечер с шилом в руке я бы защищал свой заработок от элегантно одетых молодчиков, пытающихся казаться бандитами новой волны. Чистить саксофон зубным порошком и старой, уподобившейся усам Горького, зубной щёткой. Чистить, чтобы блестел, периодически вынимая из него глубоко засунутые долларовые эквиваленты. Несомненно, засунутые приезжими иностранцами. А утром снова играть, непомерно раздувая щеки. Раздувая их так, чтобы было щекотно в заднице, чтобы весь город сбежался в подземный переход и передавил бы там друг друга. Музыка разрушения! Инструмент-оружие! Опаснее пистолета будет мой саксофон! Опаснее той сказочной дудочки, которой выгоняли из города крыс. Я же буду собирать! Толпа всегда сбегается на золото, как мотыльки на золотой свет лампочки. Я буду этой золотой, а ещё лучше белой люминесцентной лампой накаливания! Белым Негром современной России! РеволюциоНегром Ы!
Периодически оглядываю себя в зеркало. Не сплющивается ли у меня нос, ни отвисает ли нижняя губа? Я ни разу не видел зеленоглазых негров. Но в этот раз будет исключение. Писать о неграх, думать о неграх, мечтать о неграх. Какая-то негрофилия. Желание одеться в костюм негра. Мечта, чтобы самый захудалый и туберкулёзный негр какого-нибудь Лос-Анджелеса переоделся в меня. Стянул бы с меня кожу и надел бы на свои рахитичные плечики. Внеся своё неповторимое негритянское произношение и крысиную живучесть в мой образ.
Спрашивается, зачем я покинул малую родину? Очень малую. Отчий дом. В моей жизни он был безотчим. Быть может, поэтому я его покинул. Быть может, потому, что бродяжничество заложено во мне генетически некоторые из моих непосредственных пра-родственников были бродягами, бомжами, но сохраняли в себе глубокую христианскую мораль и прожили до глубокой старости. Их фотографии напоминают мне голодающих в каком-нибудь Замбези или Буркина-Фасо. От более древних «пра» у меня остался рефлекс – резко дернутся во сне. Некоторые утверждают, что этот рефлекс остался в нас как упоминание того, что наши предки жили на деревьях, и рывок- свидетельство падения с дерева. Рефлексы, как магнитное поле существуют в реальности и не зависят от нас. Но мы существуем в зависимости от них. Негритянская философия жизни – вот на чём базировалась физика. Поэтому стоило покинуть родные пенаты ещё раньше. Возможно до периода полового созревания, до наступления вторичных половых признаков. Плохо, что не кому было вытолкнуть, выгнать, испиздить меня как сидорову или пидорову козочку. Можно было лет в 13 забрать меня в армию в разгар чеченской компании. Подрезать крайнюю плоть. Выпить первую кровь. Выбить первый зуб. Закопать первый труп. Но всех этих приключений не произошло. Ни разу в жизни я не видел ни одного вахабита. Быть может, поэтому я ушёл из дома?
Моя квартирная хозяйка. Живёт в Ссёлках со своим мужем-алкоголиком. В Ссёлки раньше отправляли разную шваль, оттого сейчас там много лиц с криминальным настоящим, тюремным прошлым и смутным будущем. Посёлок белых негров, угоняющих тачки, пробивающих головы городским, десятками в день ворующих мобильные телефоны, пьющих круглыми сутками и курящих траву тёмными ночами. Этот посёлок навеял на меня размышления о том, что он мог быть похожим на Нью-Йоркский Гарлем ненавистный ко всему имеющему белую кожу, если это только не цвет твоей куртки. И муж моей квартирной хозяйки циррозный желчный алкоголик, которому досталось такое имя, как и мне. Зато здесь самое дешёвое жильё, как и в домах Гарлема, многие из которых признаны непригодными для проживания. Моя юношеская мечта уехать в Нью-Йорк, устроиться журналистом в какой-нибудь иммигрантский русскоязычный журнал и пугать с его страниц статьями о трудовых буднях черной бедноты наших российских сограждан где-нибудь в Чебоксарах или Актюбинске. Или поддерживать заводских рабочих в каком-нибудь Саратове, чтобы не так одиноко они чувствовали себя на этой земле. А рука об руку с чернокожими братьями, прохаживающимися по Уолл-Стрит. Продающих наркотики и вспарывающих брюхи местному белому населению. Интересно, а коренные гарлемцы слышали что-нибудь о коровах? Не о золотых тёлках.
Ночь я проводил в светёлке. А с утра уезжал в город или писал, если муж квартирной хозяйки был пьян. Когда он был пьян, во всём доме наступала тишина. Он валился на первый попавшийся предмет и засыпал. Но это были выходные. По будним дням все кроме меня работали. При всём этом я не умудрялся делать долги. И платил подневную, поскольку на одном месте дольше недели не задерживался. У меня было несколько мест жительства одновременно. И все хозяева этих мест были людьми с не очень хорошей репутацией: алкаши, отчаявшиеся люди, в которых я вселял уверенность, гомосексуалисты, одинокие сторожа на пустующих зимой элитных дачах, к тому же являющиеся заядлыми картёжниками. Ни разу у меня не возникало сомнения в том, что среди каждого из них я смогу встретить идеал или вождя белого негритянского движения с копьём и бусами из черепов заблудившихся путешественников.
Биржа труда для не могущих или не хотящих работать. На деньги, которые там платят можно не умереть, если в душе быть индийцем, как Мхатма Ганди или Гаутамой Сидхартхой. Кусок мяса всегда можно украсть на открытых лотках рынка и остаться незамеченным. Его можно жевать сырым, как жвачку, на остановке, наводя ужас на прохожих. Им можно пугать девочек-студенток, отнимая у них драгоценности, выдавая кусок мяса за часть человеческого тела. Им можно привлекать новое животное мясо, естественно ради мяса. Мясо - единственный продукт, которым можно питаться бесконечно. Жалость к живым существам – не из животного мира. Она из мира либеральных ценностей.
Если думать о том, что в лёгких оседает много пыли, например, вытерев пыль со стола и, увидев сколько пыли на тряпке, так лучше сразу застрелиться. Но где взять пистолет? Не ружьё, а именно пистолет. А ещё лучше именной пистолет сотрудника бывшего КГБ. Если думать, что выхлопные газы портят здоровье – нет лучше способа, чем пустить себе пулю в висок. Но ни в коем случае не в рот. Пороховая пыль на стенках полости рта – это вредно.
Какой толк бессмысленно шляться по улицам в синих строительных штанах и белой спортивной куртке, из-под которой выглядывает оранжевый свитер. Какой в этом толк? Ждать пока кто-нибудь вломит тебе пиздюлей или проверят документы. Свои документы я носил с собой, причём я не уверен, что кто-то кроме меня на улицах этого города догадывается об этом. А может быть смысл в шатании всё-таки есть? Можно увидеть своё отражение в витринах магазинов, представить себя оператором сотовой связи в желтом балахоне и непременно оператором-девочкой с белёсым конским хвостом, округлыми грудями с острыми вишнёвыми сосками упругой маленькой попкой и юношеским прыщиком на носу. Спрос на операторов-девочек сейчас очень велик. На секунду мне захотелось стать девочкой-оператором. Любящих члены забулдыг и проходимцев в синих строительных штанах и оранжевых свитерах, выглядывающих из-под белой спортивной куртки. День не прошёл даром.
Сортир в Ссёлском доме располагался на улице. Дырка, стульчак. В дырку вмонтирован оцинкованный полукруглый лист, чтобы моча стекала прямо в бочку. С утра торопливо извлёк член из штанов. Пустил струю. Вверх пошёл пар, как из чайника, как из паровой турбины, как из труб новолипецкого металлургического комбината. Я стоял, упёршись взглядом вперёд на выцветшую страницу из эротического журнала начала 21 века, приклеённую на стену. Она выглядела несовременно, крайне несовременно. А ведь ещё кто-то несколько лет назад наслаждался её образом. Сейчас, наверное, она выглядит по-другому, с ярко выраженным мейкапом, причёской и бельём. Возможно, и я выгляжу как плакатный персонаж начала 21 века. Но поскольку тот плакат ещё висит, значит и я актуален. Последние капли мочи стекали с конца. Я опустил взгляд на него. Сколько же я не мыл тебя? Часов или дней?! Бедненький! Неухоженный! Сирота! Как хотелось отпустить свой член в космос. Запустить его «Востоком-2» и самому улететь вместе с ним в бескрайние просторы чёрной вселенной. К звёздам-пёздам, к планетам-минетам.
Чтобы выглядеть ухоженным, достаточно просто побриться и причесаться. Но если возникают такие условия, при которых бритьё затруднительно? Можно отпустить бороду, усы. А если они жидковаты и некрасивы – стричь их ножницами, очень острыми ножницами, которыми легко можно перерезать вены и шею.
250 рублей за неполный рабочий день можно получать, таская цемент и кирпичи на строительстве коттеджа. Или делать вид, что ты что-то делаешь. А потом завалиться в светёлку с бутылкой крымского вина, набросить на себя вышитое одеяло поверх глаз и смотреть через сеть узоров на серое по-осеннему декабрьское небо. Заметить на нём движущиеся молекулы, делить границу затянутого облаками неба на количество барашков, которые они представляли из себя до слияния. Понять, что серое небо – это коммунизм, фашизм, православие, католичество, ислам, буддизм, когда все облака слились воедино и представляют собой однородную массу. Услышать крик одинокой птицы. Догадываться, что это за птица, что она есть, пьёт, с кем трахается. Представить себе, что ты всё видишь это в действительности – все облака, небеса, птиц, коммунизм, фашизм, ислам, католичество, православие, буддизм – сделать глубокий глоток из бутылки с крымским вином, купленным за 90 рублей, закусить сарделькой и представить, что в этом мире есть только ты, светёлка, вышитое узорами одеяло, бутылка крымского вина, сарделька и 140 рублей в кармане. Ощутить необыкновенную лёгкость и даже попытаться уснуть, сладко рассчитывая планы на ближайшую неделю.
Прохаживаясь по окрестностям села, я думал о том, как легко можно сделать деньги похитив какую-нибудь VIP. Например, дочку губернатора. У меня не вызывало сомнения, что каждый житель Ссёлок втайне мечтал об этом. Если бы мы все подумали об этом вместе в одну секунду – наша сила мысли вызвала бы такой резонанс, как рота солдат, идущая в ногу по мосту, что дочка губернатора сама бы прибежала к нам и отдалась. Шантажируя своего крестьянского папашу на миллион. Можно было похитить президента мира. Но кто он? Президент американский? Нам только дай знать, кто этот президент мира и мы с сельчанами соберём вече и обязательно подумаем все разом в одну секунду. Стоит только вспомнить как при общих молитвах в церквях за какой-нибудь полк или дивизию Александра Невского, некоторые воины, находившиеся в это время на поле сражения, чудодейственным образом спасались от смерти. Интересно, а в негритянских церквах при общих песнопениях исполняются ли какие-нибудь желания? За здоровье Майкола Джексона, Анжелы Девис и Нельсона Манделы! А чем наша мысль не богоугодна!? Я уверен, что сельчане не перестали бы воровать, пить, драться, заработав денег на похищении дочери губернатора, да я бы им этого и не советовал.
«Я отчаялся!!» - верещал какой-то ненормальный на автобусной остановке. – Она меня бросила и я в полной жопе. Парень был не беден. Я подошёл к нему и предложил выпить. Потом предложил заплатить за выпивку. Ведь он был в отчаянии. «Я хочу покончить жизнь самоубийством», - в конец сказал он, распыляя слюной пространство забегаловки. «У тебя есть дом?» - спросил я. Он кивнул. «Тогда пойдём».
Дома он умолял меня, чтобы я его не бросал, хотя бы несколько дней. Засыпая, я согласился на его предложение. Он продолжал что-то говорить, путаясь в мыслях и словах. «Люси, Люси! - пищал он, – Вернись!» Он так часто повторял её имя, что я не мог вспомнить, как зовут его самого. Ещё несколько «люсей», и я бы забыл, как зовут меня.
Наутро я проснулся от спорадических прикосновений к моему паху. Я резко открыл глаза. Этот вчера ещё влюблённый, отчаявшийся и не находящий себе места в жизни, сегодня нашёл это место возле меня. Он сосал мой хуй. Несмотря на приятные ощущения, я отскочил. «Извини, ты останешься?» - спросил он. Конечно же, я собирался остаться, а куда же мне было ещё идти, когда вокруг было чисто, светло и вкусно. Но я как порядочная блядь начал ломаться. Сказал, что я безработный и бомж. Однако мои слова привели его в неописуемый восторг. Он ответил, что будет обо мне заботиться. Холить и лелеять. Я согласился, но почувствовал в нём что-то не то. Что-то не то прояснилось за завтраком. Когда густым слоем масла я намазывал батон и уже готовился положить на него кусок сырокопченой колбасы. Он сказал, что Люси – это мужчина. Я молчал и ждал когда он выговориться полностью. Он говорил пищащим старческим голосом, а в носу у меня стоял запах малинового чая, исходивший из моего белого фарфорового стакана. Тысячу дней я не пил малинового чая. Не грыз, восприимчивыми к твёрдому коренными зубами этих жёстких зёрнышков. Не пил этого нектара, кроме как во время простуд, сопровождавшихся высокими температурами. Как потел под несколькими одеялами, терял сознание и пил, и пил этот малиновый чай. Казалось, я должен был его возненавидеть, но нет. Его приторный ароматный вкус утреннего леса подстёгивал меня к жизни. Если бы малина была женщиной, то непременно я бы её трахнул во все извилинки и закутки, во все впадинки и неровности. Быть может, малину звали бы Мариной. Я бы трахнул всех Марин, если бы они также пахли малиной и их влагалища были бы выстелены жёсткими малиновыми листьями.
После всех этих запахов и воспоминаний тридцатилетний Сергей заявил, что он педераст. «Как это получилось?» - спросил я, пребывая в двух мирах – мирах Малины-Марины и Гея-Сергея. Быть может, не стоило об этом спрашивать, соблюдая корректность и скромный статус гостя, но вопрос сам сорвался с губ. Пока я об этом думал, Сергей приступил к рассказу.
Будучи мальчиком, он попробовал вкус своего семени. Иными словами он кончил себе в рот. Пока он рассказывал, я заметил, как его член начал проступать через штанину. Видимо он возбуждался от своих воспоминаний, так же как и я возбуждался от представлений Марины-Малины. Чай остывал. Он сказал, что в армии дослужился до младшего сержанта. И что с женщинами у него не получается. «Я их боюсь», - сказал он. Сергею нравились женщины, но он их боялся. Например, я боюсь заходить в открытые водоёмы и бассейны (в особенности бассейны), а от их вида просто млею, хотя умею плавать. Что я в них боюсь? Не знаю. Но когда удаётся пересилить себя наедине с морем, спрятавшись от посторонних глаз, я вхожу в воду, глядя на линию, которая отделяет воду от воздуха. Ни черта не замечаю линию горизонта! Она для меня одна – вотерлиния. Я ступаю с каждым шагом вперед. Дыхание перехватывает, я начинаю задыхаться, хотя море достает пока что до колена. Громко и учащенно дышу, как будто я на виселице, в висках начинает пульсировать. Когда накатывает лёгкая волна и рядом пролетает чайка, я понимаю, что меня окружает кто-то еще более могущественный, чем я. Король природы, подавляющий меня зримым только мне взглядом или президент мира. Может быть это он? Я ступаю, робко ступаю по зыбкому песку, и мне кажется, что сейчас я наступлю в обрыв, и всё тело моё скроется под водой. Но я наступаю на ракушки. Они такие острые. Как будто идёшь по разбитому стеклу. Как йог. Пытаешься не чувствовать, что подошвы щипят от порезов, что неприятно. Сейчас только не паниковать, чтобы зайти по пояс. Вода холодная, но на лице всё равно проступил пот. Яички поднялись к телу. Словно бы их и не было. Спрятались как улитки в раковину. Я в трусах захожу по пояс. Мокрая тонкая ткань облегает мою попку и пенис, который стал меньше мизинца. Я пересиливаю страх и смотрю наверх на солнце. Жмурю глаза. Лицо распыляется в улыбке. Теперь не так страшно. Не так страшно, что я зашёл по шею. Обернулся назад и посмотрел насколько далеко я отошёл от берега. Увидел свои кеды, шорты и майку, увидел ловких чаек нещадно расправляющихся с селитёрным лещём. Снова развернулся и, глубоко вдохнув, поджал под себя ноги. Сделал резкий взмах руками. Я оттолкнулся вперёд от этой воды, словно от какой-нибудь стенки в бассейне и поплыл, стараясь не окунать голову. Как сперматозоид, вырвавшийся из члена, я пытался доплыть до задуманного мной ориентира и вернуться обратно к берегу без всяких передышек, чтобы не испугаться того, что я в воде, и не утонуть. А на берегу выжимая трусы на глазах у всех, забыв, что кто-то смотрит на тебя, почувствовать себя хозяином мира. Наверное, и Сергей хотел почувствовать себя хозяином мира, сели бы не страх перед женщинами. Определённо я понял его.
«А ещё я…», - продолжал Сергей, но я не слышал, того, что следовало за этим. Я допил остывший чай, потерявший свой истинный вкус, оделся, прочитал ему пару своих хулиганских стихов и ушёл. «Жду тебя вечером!» - пропищал Он. Сергей так и не понял, что я больше не вернусь к нему.
Если с утра попить чаю и ничего не есть до обеда – урчит в животе, если в обед съесть жидкой гороховой похлёбки с хлебом и ничего не есть до вечера, где то ближе часам к шести в желудке возникают боли, словно кто-то давит тебе в живот пальцем, но стоит выпить пачку кефира с булкой, как вдруг боль отступает и начинается леностная дремота. И хотя я могу идти, и внешне буду выглядеть бодрствующим, внутри я всё же буду дремать. «Мы устали», - скажут мои внутренние органы. Почти все так скажут за исключением члена. Даже чувство голода не могло успокоить его позывов к совокуплению. Теперь в состоянии голода я мог не только убить, но и кого-нибудь оттрахать. Фактор смерти – с одной стороны, и фактор стремления к рождению – с другой. Все эти ментальности требовали компенсации, чтобы я стал нейтральным, как атом, как белый и чёрный бог. Кто посмеет возразить, что голод – это проявление бога? Даже я осторожничаю, хотя мне ни к чему это. У меня нет ничего, кроме себя и этого мира. И этот мнимый аскетизм. О, сколько дней я никого не трахал? Порвав старые связи, требовалось налаживать новые.
«Паспорт, трудовая книжка, листок посещений, список учёта поиска работы – всё выкладывайте на стол! Что вы предприняли за сегодняшний день?» - протарахтел оператор с биржи труда.
Самый вкусный запах, который я когда-либо нюхал – это запах свежей сдобы. Проходя мимо хлебозавода или мимо подземного лотка с выпечкой, я всегда останавливаюсь. Как перед светофором, а больше не перед чем останавливаться не приходиться. Но, зная, что булочки не имеют такого вкуса, какой они имеют запах, я не покупаю их. Они малокалорийны и быстро портят желудок. Хотя пирожки – моя слабость. Я готов набить ими своё нутро, даже если мне случается сытно пообедать. Я буду корчиться, поглаживая свой вспухший живот, но обязательно перехвачу пирожок другой. Может быть, к счастью для моего здоровья я ни разу за последнее время не обедал сытно. От того постоянно кружится голова и вдруг вспыхивает чувство злобы и необычайная мобильность как будто ты пьян. Эта формула как нельзя лучше подходит для солдат. Вот почему русские выиграли великую отечественную, а все остальные проиграли вторую мировую!
Самое неприятное во времени суток, именуемое «ночь» - это голодные боли, от которых нельзя заснуть, пока что-нибудь не положишь в рот или не начнёшь гладить яйца и член. Помогает отвлечься. И думаю о сладострастном – уснуть. До того момента, пока голодные боли вновь не атакуют. С утра они прекращаются. Возможно потому, что член под утро наливается кровью и встаёт. Продолжение следует...
|
| Категория: Александр Новожилов | Добавил: Admin (21-Сентября-2007)
| Автор: Александр Новожилов E
|
| Просмотров: 1751
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
